«Лучше в российском городке будет плохой театр, чем не будет никакого»

Народный артист России Валерий Фокин — о русском характере, американском культурном фастфуде и «Бесах» как катехизисе революционера.
Фото: ТАСС/Артем Коротаев


Александринский театр объявил о планах сезона 2016/17 года. На вопросы корреспондента «Известий» ответил художественный руководитель Валерий Фокин. 


— 2016 год стал знаменательным для Александринки: 260-летие театра, ваше 70-летие, в сентябре пройдет юбилейный X фестиваль «Александринский». Что войдет в программу?

— Откроется фестиваль 10 сентября премьерой — «Преступлением и наказанием» в постановке Аттилы Виднянского, худрука Венгерского национального театра. Параллельно я ставлю в его театре: тоже Достоевского, «Крокодила». Удивляюсь, насколько актуально это произведение в современном венгерском контексте. Такое редко бывает, чтобы худруки двух театров одновременно ставили друг у друга.

Свои спектакли привезут Пекинский народный художественный театр, израильский театр «Габима», Пикколо ди Милано. И я очень рад, что Тадаши Сузуки покажет «Троянок» — результат его поисков последних лет. Это основная программа фестиваля, не считая мастер-классов, лекций, творческих встреч.

В октябре Александринский театр поедет на Театральную олимпиаду во Вроцлав, который в этом году — театральная столица. В рамках этого форума будет целая неделя, посвященная русскому театру. Мы сыграем «Маскарад. Воспоминания будущего». А Теодорос Терзопулос, председатель комитета олимпиады, начнет репетиции «Мамаши Кураж» Брехта, премьера которой состоится в середине сезона-2016/17.

— На фестиваль «Александринский» вы приглашаете национальные театры. А что для вас национальные черты российского театра?

— Любой национальный театр демонстрирует зрителю не только художественное направление, которого придерживается, но и — так или иначе — национальный характер. Чаще всего зрителю показывают только его хорошие черты. Являют, так сказать, здоровый генофонд. А в результате ощущение, что на сцене филиал историко-этнографического музея. 

Но ведь каждый национальный характер, и русский в том числе, противоречив. Взять хотя бы недавний скандал с болельщиками, который, к сожалению, формирует представление о русских. Про нас будут говорить, что мы быдло или пьяницы… Но лучше не будем об этом: я люблю футбол и могу завестись. В общем, в нашем национальном характере есть то, с чем надо прощаться. И есть великие черты. И мне в театре всегда важно это: ощущаются ли в спектакле противоречия, боль, объем?

Российская культура уникальна тем, что мы не растворяемся и не растворяем, а именно что взаимодействуем. Вот американская культура растворяет: берет от других культур то, что ей надо, и делает фастфуд. Правда, у нас есть такая склонность — с горящими глазами бросаться на многое «оттуда». Дескать, всё лучшее там, за рубежом, а здесь выжженная земля. Это неправда. 

Лучшие европейские режиссеры завидуют тому, что мы сохранили репертуарный театр. У них нет возможности постоянно работать с одними и теми же актерами, воспитывать их. Другое дело, что модель театра-дома может привести и к пансиону; в России много мертвых театров. Но надо не закрывать их, а думать, как сделать их хорошими. Я убежден, что пусть лучше будет в каком-нибудь городке плохой театр, чем не будет никакого.

Развитие театра в русле национальных традиций невозможно без обращения к отечественной драматургии: классике и современной драме. Я чувствую обиженность молодых драматургов на то, что их пьесы очень робко берут к постановке большие государственные театры, и эту обиженность можно понять. И еще мне кажется, что развивать национальное искусство получится в том случае, если у тебя болит за отечество, если ты как художник говоришь о проблемах своей страны, а не о человечестве вообще.

— Как определить допустимую меру эксперимента на национальной сцене?

— Готовых рецептов на все театры России быть не может. Каждый должен иметь свое лицо, свое направление и свою меру взаимодействия с зарубежным театром. Александринка в этом смысле исторически была открытой системой, недаром ее называли окном в Европу, в отличие от другого национального театра — Малого. Ясно, что когда режиссер работает в старинном театре с биографией, ее нельзя взять и отрезать. Нужно искать живую традицию в  истории этого театра. Это очень серьезный сегодня вопрос, и тот же Андрей Могучий с ним столкнулся.

— Если бы Минкульт не продлил контракт с Могучим, вы могли бы вновь пригласить его в Александринку?

— Я был абсолютно уверен в том, что Министерство культуры продлит контракт. Это правильное решение. Но если бы этого не произошло, я в тот же день сказал бы: «Андрей, от БДТ до Александринки идти пять минут. Ты можешь вновь работать в этом театре». Этот вопрос был для меня решен всегда.

Восемь лет, пока Могучий работал в Александринском театре, я защищал его, делал всё, чтобы его не трогали. И артисты знали: Фокин относится к Могучему пристрастно. Но в какой-то момент его уже не нужно было защищать. А тут Андрей остался один. Он приобретает опыт. Прошедшие три года это же очень мало, хотя и за это время у Андрея появилось огромное количество сторонников в театре. Я верю в Могучего, в то, что всё у него получится.

— Недавно вы поставили спектакль «Сегодня. 2016», впервые опробовав Новую сцену Александринки. Как оценили ее в действии?

— Этот спектакль я поставил к своему юбилею, который мне хотелось отметить, так сказать, в действии, а не сидеть и выслушивать торжественные речи, обвесившись грамотами и медалями. Почему Новая сцена? Содержание, заложенное в спектакль, больше подходит этому пространству. А потом мне было интересно испытать его; и я обнаружил помимо больших плюсов и минусы: что-то еще не отработано чисто технически. Эти возможности надо развивать, постоянно к ним обращаясь. Ведь если телевизор будет стоять, не включаясь, это рано или поздно скажется на его исправности.

— Самим названием спектакля вы, вероятно, хотели подчеркнуть его  злободневность. А как он будет называться потом — «Сегодня. 2017»?

— Может, придется название поменять. Но в этом спектакле нет локальной злободневности. Там поднят вопрос о нашей психологии, о свойствах человеческой натуры, об амбициях, которые руководят миром. Какое название ни поставь, эти проблемы будут актуальны.

— Знаю, вы хотели начать работу над «Борисом Годуновым».

— Эта пьеса есть в планах. Когда-то я начал репетировать оперу Мусоргского в Мариинке, но это по разным причинам не состоялось. Я хочу вернуться к этой истории, но, вероятно, в следующем году. Сейчас я думаю о спектакле к годовщине Октябрьской революции, сломавшей эпоху. Перечитываю советскую драматургию и нахожу в этом потоке неплохие пьесы, чего я, честно говоря, не ожидал. Можно, конечно, и «Бориса Годунова» поставить к этой дате, требующей серьезного осмысления: если рассматривать психологию человека, который запутался.

В связи с годовщиной Октября меня интересует именно психология людей, приведших к тем событиям. Интересуют истоки революционных потрясений, ведь началось всё гораздо раньше 1917 года и всё происходило на таком идеалистическом фоне, с таким желанием строить будущее как хрустальный дворец.. И как потом эти люди пришли к совсем иным результатам? Почему?

Меня поразил факт, что в архиве в Тбилиси есть экземпляр «Бесов» Достоевского, испещренный карандашными пометками молодого Сталина. Очень хочу съездить в Тбилиси, прочитать этот экземпляр; уже говорил на эту тему с Робертом Стуруа, который обещал помочь. «Бесы» — это же катехизис революционера! Вот потрясающая тема для спектакля.
Автор
Евгений Авраменко
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе