Лысьва-любовь

Однажды выпускница ГИТИСа, устроившись в одно из театральных агентств, поделилась со своей преподавательницей, уважаемым театроведом, открытием: «Я даже не подозревала, сколько театров вокруг!» «Вокруг чего?» — спросила театровед. «Да вокруг Москвы!» — восторженно ответила девушка. На самом деле только в маленьких региональных театрах еще бывают овации

В Перми на фонарном столбе висит табличка: «Люби свой район!».

Район выглядит так: памятники деревянного зодчества — покосившиеся резные палисады — вперемежку с советскими «панелями» и новостройками. Главная тут по-прежнему улица Ленина.


— Вот Пермский драматический театр, там худруком — Борис Мильграм (министр культуры Пермского края. — «РР».). Жену свою, актрису Максимкину, из Москвы сюда перевез, — с гордостью говорит девушка Женя, представитель Фестиваля театров малых городов России, показывая нам проплывающую за окнами машины подремонтированную коробку в стиле советского ДК.

— Вдохнули в театр новую жизнь, — продолжает Женя. — Но в Перми зритель, когда чувствует, что конец спектакля близко, все равно бежит в гардероб. А в Лысьве обязательно дождутся поклонов.

Лысьва — город в 189 километрах от Перми. Это одно из тех мест, где Государственный театр наций под руководством Евгения Миронова проводит ежегодный Фестиваль театров малых городов России. Асфальт в Лысьве еще двадцать лет назад взбунтовался и встал на дыбы. Но мы упрямо едем дальше, в профилакторий «Зорька», куда селят гостей фестиваля. Проехали указатель: Обманка — направо, Невидимка — налево.

Лысьва по-пермяцки «лесная вода». Когда видишь здешние озера, понимаешь, о чем речь: они зеленые, потому что вокруг хвойные леса.

— Заповедные места! — говорит еще один представитель фестиваля, Виктор Косарев. — Я себе дачу купил на реке Чусовой — там места! «Угрюм-реку» там снимали. Но дороги туда нет, — поспешно добавляет он, когда машина подскакивает на очередном трамплине.

— Город весь из заводов состоит. Кто на турбогенераторном работает, кто на заводе нефтяного оборудования, кто на ЧПФ — чулочно-перчаточной фабрике. Много народу таксистами работает — у нас больше десятка фирм, — рассказывает Виктор о проплывающей за окнами местности и ее обитателях. — Я уже двадцать лет тут живу, как из Баку переехал. И главный режиссер, Тимур Насиров, — земляк мой. Учился в Питере, а теперь здесь.

— А что ставит?

Олег Лоевский, организатор фестивалей и собиратель режиссеров, находит театры в Лысьве, Мотыгино и Новом Уренгое

— Да он-то ставит. А вот понаприезжают тут… Была одна столичная девушка, ставила комедию: здоровые мужики, чтобы заработать, в стриптиз устраиваются. И мне по роли раздеваться было нужно. Догола.

Тут до меня впервые доходит, что Виктор — актер.

— А я раздеваться не захотел. Город-то маленький, у меня дочь растет, не хочу, чтоб на меня пальцем показывали. А уволить меня за это не имеют права. Я пошел в городскую администрацию и сказал, что раздеваться не буду. Они мне разрешили.

Тут я поняла, что в Лысьве театр устроен совсем по-другому.

История одного театра

Кинотеатров в Лысьве нет. Были два, но закрылись по причине нерентабельности. Здесь два очага культуры: развлекательный комплекс «Каир», куда ходят в бильярд поиграть и футбол посмотреть, и театр. У Лысьвенского драматического театра не здание, а пряник — краснокирпичный терем бывшего ремесленного училища. Напротив соперничает с ним красотой и отделкой здание Сбербанка. Но зря соперничает — нынче так уже не строят.

И таких актеров, как прима Лысьвенского театра Клавдия Александровна Савина, тоже, похоже, больше не делают. У нее идеальные прическа и речь. Она вдова Анатолия Савина, режиссера, имя которого теперь носит театр. Рассказывает, что до войны театра как такового не было — были кружки, рабочая самодеятельность, еще до революции.

В 1993 году прима лысьвенского театра, Клавдия Савина, спасла от пожара уникальный архив театральных фотографий

— Город был приучен к театру и даже во время войны не оставался без труппы. Здесь зимовали театры из соседних городов — из Чусового, Кунгура, Кизела. И когда война подходила к концу, рабочие металлургического завода написали в Совнарком просьбу, чтобы в нашем городе открыли театр.

И театр процветал, пока не сгорел в 1993?м. Клавдия Александровна собственноручно выбрасывала коробки с фотографиями спектаклей из горящего здания. Можно было труппу расформировать и не мучиться, но Савин не дал — он приехал сюда еще в 1978 году и стал режиссером, отцом, учителем и администратором.

— У нас город театральный еще и благодаря Савину, — говорит Клавдия Александровна. — Он был тут большим авторитетом, выдвигался в первую думу. Боже, пока дойдешь до магазина, с тобой все, кто навстречу идет, поздороваются!

После пожара мыкались на площадке местного ДК. Но ДК — это не театр: там и акустика другая, и сцена. Когда в 2002 году вернулись, было ощущение, как будто домой, рассказывает завлит и актриса Ирина Савина, невестка режиссера.

Малая земля

В курилке театра сидит кроткий улыбчивый человек. Зовут его Тимур Насиров. Он уехал из Питера два года назад и еще не решил, положить ему жизнь на Лысьвенский театр или сбежать отсюда, пока не поздно.

Показывает нам сцену. Тут к нему подбегает девушка с накладным задом, красным носом и пропеллером в спине:

— Тимур Станиславович, можно я уйду с репетиции?

Режиссер Тимур Насиров приехал в Лысьву два года назад и все не может решить, оставаться здесь или ехать дальше

— Им приходится, — извиняющимся голосом поясняет Насиров. — Самая большая зарплата у наших актеров — четыре тысячи рублей. Помреж получает две с половиной. Даже если занимать несколько должностей, все равно получается очень мало. Халтуры есть — прыгать на свадьбе или развлекать ребенка на дне рождения. Костюм у Елькиной — переходной: он переходит из рук в руки. Не костюм, а орудие заработка.

— А в Нижнем Новгороде актеры мне рассказывали, что они ремонтом подрабатывают, приходят на репетиции все в побелке, уставшие, текст забывают…

— Да, зарплаты стыдные. В маленьких городах невозможно артиста снять с роли, потому что заменить некем. И заманить нечем: ни зарплаты, ни квартиры, ни карьерного роста. Да и как заманишь? Артисты не дураки, они догадываются: если приедут в Лысьву — не факт, что выберутся.

— А предлагали?

— Отказываются. Да и Пермь рядом — стараются задержаться там, там много халтур. В Питере ни один артист с голоду не умрет: есть «Ленфильм» и огромное количество театров. И если тебе не повезло с театром, ты легко найдешь антрепризу.

Для поддержания беседы идем в гастроном, потом к Тимуру в гости. В парке на рассыпающихся скамейках сидит молодежь с бутылками пива. На щите нарисован еж, подметающий парк. Советский такой еж. В городе царит дух 1980?х: здания, плакаты, таблички, даже люди.

— У меня жизнь — «дом — театр», а больше я никуда не хожу, — Насиров с удивлением рассматривает жизнь вокруг. — Я даже названий местных не знаю.

Возле гастронома на газетках продают рыбу, яблоки. На каждом доме табличка: «Осторожно! Возможен сход снега».

— Я свои первые ботинки спортивные здесь за месяц убил, — Тимур смотрит, как я спотыкаюсь.

— А что здесь люди делают, как живут?

Труппа из Прокопьевска играет «Преступление и наказание» не по-столичному глубоко и завораживающе

— Актеры ходят в походы. Сплавляются по рекам. Возвращаются страшно довольные, не понимаю отчего. Я бы там умер. Но главное — у всех есть домики и огород. Я ненавидел эти огороды и боялся их! А потом понял: огороды — это способ выжить.

— У вас тут, я смотрю, актеры жалуются наверх, если что не так?

— Если артист не пьет, не опаздывает, его уволить невозможно. Да и как я могу выкинуть артиста, 25 лет отдавшего театру? Этические моменты перевешивают творческие. В большом городе заменил артиста — он найдет себя в другом театре. Здесь я не могу себе такого позволить.

Если актеры не хотят играть, говорит Насиров, то и не будут. Поставил он детский спектакль об Айболите, клоунаду. Молодые актеры посчитали это стыдным, играли из-под палки. Они ведь клоунами деньги зарабатывают в кафе, это для них не искусство. Потому что Полунина не видели. Лысьва отрезана от мира. Это не театральная провинция — это театральная Малая земля.

Режиссер-завхоз

— Дорогая Римма Павловна! Умоляю, приезжайте и прочтите свой блестящий доклад о Станиславском!

Человек в шарфе умоляет с совершенно бесстрастным лицом: он сидит в кабинете завлита и диктует секретарю письмо для одной театральной дамы. Это Олег Лоевский. Он занимается перекрестным опылением театральной провинции: находит бесцельно слоняющихся режиссеров и отправляет их поднимать целину. Так он отправил 

Насирова сперва в Воркуту, а потом в Лысьву.

Его волнуют театры везде, даже за полярным кругом. В Барнауле он собрал программу для фестиваля в Сибири. Именно благодаря его усилиям много лет в Екатеринбурге существует фестиваль «Реальный театр». Он бороздит Красноярский край, чтобы попасть в театры неведомых городов Лесосибирска и Шелехова.

Юрий Муравицкий сейчас ставит в Лысьве «Третью смену» по пьесе Павла Пряжко

— Правда, что в маленьких городах театр — это не театр, а градообразующий культурный центр?

Лоевский смотрит на меня с подозрением и наконец говорит:

— Есть такой хороший город — Нягань. Однажды мы с режиссером тамошнего театра зашли купить кефира. А продавец говорит: «Ой, а что у вас новое будет в театре? А будет Коля играть? Я очень Колю люблю». И так повсеместно в малых городах. Да, там везде Коля. Театр — порой единственная по-настоящему культурная территория. И люди хотят быть причастны к ней.

Когда-то у Лоевского, свердловского филолога, был выбор: или пойти завхозом в картинную галерею, или администратором по сельским гастролям. Кинул монетку — выпало работать в театре. И монтировщиком был, и снабженцем, и свет ставил. Потом стал завлитом. Когда его впервые попросили выступить после спектакля, встал, покраснел, заплакал и сел. Это сейчас он златоуст, заместитель директора по творческим вопросам Екатеринбургского театра юного зрителя.

— Почему в Лысьве театром занимаются, а в каком-нибудь Нижнеухлюпинске нет?

— Каков поп, таков и приход. В одном регионе губернатор строит, реставрирует театры, дает надбавки режиссерам, помогает труппе и сам ходит на премьеры. В другом говорит: «Какой театр? Давай лучше “Комеди Клаб” откроем». Есть «красные» губернаторы, у них в мозжечке татуировка из слова «театр», и они его поддерживают. А новые — редко. Хотя Олег Чиркунов, губернатор Пермского края, сам когда-то играл в самодеятельном театре, и министр Борис Мильграм — главный режиссер драмтеатра Перми. Конечно, они будут заниматься театром.

Лоевский знает всех режиссеров России. И именно поэтому не может найти главного режиссера в свой родной Екатеринбургский ТЮЗ: тяжело доверить кому-то труппу.

Худрук Театра наций Евгений Миронов считает, что все самое значительное происходит в малых городах

Проблема главных режиссеров в репертуарных театрах — на все времена. Ведь почему боится стать «своим» Насиров? Здесь главный должен быть отцом родным, как покойный Савин. Театр — это обуза. А зачем она, когда можно ездить и ставить спектакль за два месяца, не отвечая за просевшее крыльцо, за неработающую проводку, за то, что у беременной актрисы нет квартиры? В России главный режиссер — больше чем режиссер. Он завхоз.

— Есть у нас привычка к нищете: ну, покосилось — и покосилось, и ладно, — говорит Лоевский. — А она способствует только одному — деградации. Зато дома у людей все чистенько. И отсюда тысяча разных проблем: этот директор нравится, этот не нравится, поставлю «своего» на реконструкцию, потому что реконструкция — это всегда деньги. Есть территории богатые, а есть бедные. В Поволжье громадная разница между городами с нефтью и без нее, с республиканским статусом и областным. Есть театры с мощной театральной традицией, со сформировавшейся публикой — Омск, Саратов, Красноярск, Казань, Екатеринбург. И Лысьва такой город.

Зрительский театр

— Ты не удивляйся, — сказал мне Тимур в первый же день. — Я сам сначала ужасно удивлялся, потом привык. Зрители, когда актеры на поклоны выходят, аплодируют все без исключения. Овации. А потом встают. И так каждый день. Встают!

В фойе многие женщины — в красных туфельках: в театр как на праздник. «На каждую премьеру ходим», — говорит дама с нарядной девочкой в белых чулочках. В конце обычного фестивального спектакля, когда я уже тихо задремывала, вдруг грянул гром рукоплесканий. Они становились все яростнее, зрители вокруг меня стали взмывать с кресел вверх, как гимнасты. Я сидела в лесу скандирующих «Браво!» человеческих тел и чувствовала себя театральным мизантропом.

— Это ничего не значит, — сказал мне Насиров. — Понравился им спектакль или нет, неизвестно.

В провинции к репертуару свои требования. Это в Москве и Питере можно играть пять спектаклей месяц — новая публика всегда подтянется, потому что народу много. А здесь репертуарная линейка должна быть шире: хоть водевили ставь, но чтобы было каждый день новое.

Как говорил Гришковец, в Москве всегда найдется сто фанатов чего бы то ни было, даже театра железнодорожного депо в Бирюлево. Здесь все хитрее — театр один. Он должен быть для всего лысьвенского народа. А это не в московском подвале эксперименты ставить — тут надо со зрителем установить отношения. Купить его, обмануть, заманить или облить ушатом холодной воды — любое средство может сработать. А может и нет.

— На «Ревизор» в Лысьве не пойдут. Говорят, мы его в школе читали, — машет руками Тимур. — Слово «Декамерон» отпугнет, не поймут. Мы показывали пьесу братьев Пресняковых «Терроризм» — казалось бы, куда современней? Пришли молодые люди — не поняли. Я их спрашиваю: «Не понравилось?» — «Да, не понравилось» — «Почему?» — «Тут все как в жизни».

— Может, они хотят театра на котурнах!

— Ага, в кринолинах. Мы ставили мой спектакль «Лев зимой» — возмущались, почему Средневековье без нарядов, без кринолинов. Один мне сказал: «Подремлешь под хорошие костюмы — и домой». А другая дама возмущалась: «У вас такие спектакли, что я сижу вся в напряжении».

— Театр приучил зрителя к очень легкому тексту, и зритель требует легкого, — соглашается Лоевский. — Это несколько лет назад зритель, даже не понимая, сидел и смотрел все подряд, а потом начинал потихоньку разбираться. А сейчас он встанет и уйдет. Но театр формирует своего зрителя. Если приходит режиссер и ставит искрометную комедию, то зритель подсаживается на комедии. Потом приходит серьезный режиссер, мыслитель — и зритель меняется. Воспитать зрителя можно. Леша Песегов же воспитал!

Алексей Песегов, худрук Минусинского театра, — большой авторитет. Его артистов в любой хороший театр возьмут не задумываясь. Песегов создал труппу по принципу монастыря, приучил свой город к хорошему театру. Говорит, что труднее всего сейчас удержать актера. При советской власти весомым аргументом были квартиры, а теперь их нет.

— У нас председатель горкома партии настолько любил театр, что когда приезжал актер, ему тут же давали квартиру. Мы были в смысле жилья, наверное, самым благополучным театром. А сейчас сложно. Мы арендуем почти пятнадцать квартир, а для театра это большие деньги. Приходится крутиться, но ко мне едут. Даже из Питера.

Скитальцы и сидельцы

В профилактории «Зорька» с нами живет Прокопьевский драматический театр. За обедом актеры Лариса Чернобай, Вячеслав Гардер и Татьяна Федоренко рассказывают, как в Прокопьевске с театром.

— Город шахтерский, денег у народа немного, зал большой, на 500 мест, и редко полный. Ставим что? Классику: Гоголя, Островского, Бальзака. Но и современных тоже. Вот «Валентинов день» Вырыпаева у нас хорошо шел, Олега Богаева еще пьеса «ВИЧ плюс», очень злободневная.

Прокопьевское «Преступление и наказание» выглядит не как спектакль, а как реконструкция. Даже страшно: живой Раскольников в нищебродском пальто ходит по натурально грязному Петербургу среди каморок и черных лестниц. Ничего светского, столичного — такое могло родиться именно что где-то далеко.

— Есть режиссеры-сидельцы, и есть скитальцы, — говорит мне Лоевский, цитируя Татьяну Москвину, и задумчиво глядит на лес. Ему скоро ехать в Барнаул.

Режиссеры-сидельцы — завхозы и родные отцы для своих трупп. Скитальцы — мотор провинциального театра. Они перемещаются из города в город и циркулируют, как живая кровь, по венам театральной системы.

Таков нынешний худрук Нижегородского театра Вячеслав Кокорин. Где он только не ставил: в Астрахани, Благовещенске, Хабаровске, Омске, был главным режиссером в Иркутском ТЮЗе, преподавал в Вильнюсской консерватории. Петербуржец Лев Эренбург — тоже скиталец: замечательная «Гроза», которую он поставил с магнитогорской труппой, заслуженно получила «Золотую маску». В Прокопьевске «Преступление и наказание», кстати, тоже поставила скиталица — питерский режиссер Ольга Ольшанская. Она актеров водила кандалы смотреть и Евангелие с ними читала — до слез и озарений.

С театром Нового Уренгоя приезжает еще один перелетный гусь — режиссер Юра Муравицкий. Он поставил в Заполярье пьесу Наталии Мошиной «Остров Рикоту» — о том, как чувак из Москвы попал в далекий неведомый край, да там и остался. В Лысьве спектакль производит магическое действие: зрители понимают, что это про них.

— В Новом Уренгое тоже так поняли, — кивает актер Миша Новиков. — Город богатый, многонациональный — девяносто национальностей живет. Раньше вахтенным способом работали, а теперь постоянно живут, остались. Поэтому театр там очень нужен.

— Я вот приехал ставить в Красноярск — так актеры окружили меня, как белого человека туземцы с пиками, — рассказывает Муравицкий. — А потом я им то бусы покажу, то зеркальцем завлеку — и хоть стало можно работать.

Человеческий фактор

Кроме актеров в провинции есть еще один «человеческий фактор». При мысли о нем Муравицкий приходит в экстаз.

— Ты думаешь, кто формирует репертуар? Завлит? Режиссер? Дудки. Вот мне говорит замдиректора по работе со зрителями: «У вас будет, Юрий, встреча с распространителями билетов». Сидит банда женщин пенсионного возраста и смотрит на меня, как Ленин на буржуазию. А я руками машу, объясняю, как это важно, чтобы молодежь пошла, и все такое. И одна, выждав, спрашивает: «А это не авангард?»

Они жутко напуганы авангардом. Разговоришься с завлитом, с актерами — тут же пожалуются: был тут один, авангард ставил. Муравицкий рассказывает, что как-то на его спектакле мужик с женой сидел, скучал, а в конце встал и сказал с горьким чувством: «Единственный выходной!»

Схема поставки режиссеров «малым землям» работает по принципу сарафанного радио. Это раньше были распределения, а также справочники и бюллетени, на которые ориентировался завлит, откуда он черпал современные пьесы и критические примечания к ним специалистов. А сейчас завлит где-нибудь откапывает пьесу, спрашивает, где можно найти приличного режиссера, и сначала зовет поставить эскиз, если эскиз нравится — то спектакль. Потом привозят его в Москву или в большой театральный город вроде Омска или Екатеринбурга, приходят критики, смотрят, лорнируют, морщат лицо и наконец говорят: «А этот N очень даже ничего». Мол, надо бы его сосватать директору фестиваля, допустим, «Ямал, привет!». Тут только режиссера, о котором уже пошла слава, что он «ничего», хватают сибирские театры.

Режиссеры-мигранты быстро передвигаются по стране, видят на фестивалях разные мировые театры, тащат свои восторги и идеи, свой жизненный и зрительский опыт из столицы в регионы, с юга на север. Сталкиваются два мира: репертуарная труппа, от долгого совместного существования порой уже окаменевшая, и чужак, который мало о них знает, человек со своим мировоззрением и эстетикой, который пришел сделать что-то свое. В этой борьбе противоположностей рождаются иногда удивительные гибриды.

Правда, никто из них не хочет, как Насиров, возглавлять труппы и сидеть по два-три года в глухомани. Видеть изо дня в день один и тот же рынок, парк, ежа с метлой, рыбу на газетках. Потихоньку ломать, гнуть и менять труппу, зрителя, вкусы.

— Вот я поставил «Дульсинею Тобосскую» и сейчас чувствую себя в шкуре Дон Кихота, — говорит Насиров, внешностью напоминающий вовсе не его, а Ходжу Насреддина. — Я делаю заведомо проигрышное дело: пытаюсь что-то изменить. Но очень боюсь, что потихоньку становлюсь «своим». Боюсь невыносимо. Потому что режиссер должен быть как гвоздь в ботинке. А иначе зачем он тут нужен?

Саша Денисова, автор «Русский репортер»

Эксперт
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе