Последние радости
Мужчина и беременная женщина бомжеватого вида (з.а. России Валерий Кириллов и Анастасия Светлова) заваливаются в машину к таксисту (Виталий Даушев) и, угрожая ножом, заставляют довести их до города Эльблонг. Бедный мальчик! А он ведь так мило предлагал всех подвести, расхаживая в фойе перед спектаклем. Во время поездки эти двое ведут себя, так что хочется сказать расхожее «Ну ты и наркоман!»: снимают вонючие ботинки, цепляют к заколке автомобильную елочку, нюхают что-то через пакет. Такие точно обманут и обворуют, однако они, наоборот, оставляют таксисту несколько пачек денег, ножик и газету, а тот почему то заявил, что ему ни копейки не оставили да еще и убили.
Удаляются они под припев песни Марыли Родович: той, что про разноцветные ярмарки. Но тут начинается грустный и лиричный куплет.
Прозрение
Оглянуться кто не в праве,
Вспомнить словно сквозь сон,
Что нашел и что оставил,
Что запомнил он.
— Мне скоро на работу!
— Я забыла забрать ребенка из садика!
Набегавшись, бомжи вспоминают, что они просто слишком хорошо повеселившиеся на вечеринке люди, на ней же и познакомившиеся. Дальнейшие перемещения героев по стране (в оригинале - по Польше, но уж, видимо, очень похожи наши страны, несмотря на разногласия) — это необходимость вернуться домой к своим обязанностям: съемкам в сериале, уходом за матерью и ребенком. Спектакль по форме напоминает вышеупомянутую песню, где заунывный куплет (моменты прозрения) сменяет энергичный припев, под который и происходят авантюрные затеи героев: найти телефон, машину, ночлег.
Вот притворщики и грубияны забегают в придорожный бар. Офисные стулья, только что игравшие роль машины, превращаются в столики, за которыми сидят две работницы заведения, представляющейся Индирой Ганди (точка на лбу рисуется помадой с губ) и Леди Гагой, потом начинающие кричать и ругаться так, что приходится разнимать. На эту сцену выпадает наибольшее количество нецензурной лексики, о которой предупреждали перед спектаклем: «Если кого-то из зрителей это коробит, то они могут выйти – это нормально. Даже если все уйдут – мы доиграем». (К слову, вышла только одна женщина к концу спектакля, но, может, она утюг выключить забыла?) В этой сцене мат наиболее заметен из-за использования его не как слова без синонима, а для связи других слов или добавления собственному имени большей внушительности, как прибавление отчества: «Халина …»
На каждой стадии «отходняка» от героев, продолжающих притворяться бедными румынами, как струпья отпадают элементы костюма: извлекается ребенок-подушка из-под кофты, стирается гниль с зубов. А вот снова припев, и румыны попадают в машину к представительного вида женщины, превосходящей их по степени опьянения. Снова офисные стулья превращаются в автомобиль, но уже не в тесную колымагу таксиста, а в большой внедорожник мужа подвипившей женщины – стоило только расставить их пошире. Новым витком прозрения становится возвращение страха смерти. Скорее, не смерти вообще, а такой глупой фатальной случайности во время ярмарочного веселья.
В конце концов, герои трезвеют. И это не гимн здоровому образу жизни! Чистое сознание дает увидеть в себе самое неприглядное. Главное, чтобы в этот момент не замедлил заиграть припев, а то песенка может и оборваться.
Место встречи. Сибирь