У этой постановки длинная история. В 1991 году в старом угольном подвале на улице Чаплыгина сыграли гоголевского «Ревизора» в постановке Сергея Газарова, для которого она стала режиссерским дебютом.
Городничего в том, ставшим уже легендарным, спектакле играл Владимир Машков, Хлестакова – Александр Марин. Спустя двадцать восемь лет круг замкнулся: 4 ноября «Табакерка» вновь выпустит «Ревизора», но теперь уже на новой, большой сцене, и вновь в режиссуре Сергея Газарова. Накануне премьеры он ответил на вопросы «Культуромании».
- Сергей, вы ставите «Ревизора» в четвертый раз – между двумя постановками в «Табакерке» был еще спектакль в театре Армена Джигарханяна и фильм, который вы делали как режиссер и продюсер. Это вы пьесу не отпускаете или она вас находит?
- Сейчас она меня нашла. Володя Машков предложил мне восстановить наш спектакль, который был громким, успешным и отвечал новым прочтением на вечные вопросы. Я, конечно, с удовольствием откликнулся, пьеса настолько пророческая, что она, мне кажется, всегда будет с Россией. Во всяком случае, с годами она становится все более актуальной. Как Николай Васильевич умудрился это сделать, непонятно. Остается только какие-то астральные его качества вспоминать, а не человеческие. Два писателя, Салтыков-Щедрин и Гоголь, прошлись по России глубже, чем Нострадамус.
- Вы сейчас восстанавливаете свой спектакль начала 1990-х или ставите новый?
- Воссоздать тот спектакль мы, конечно, уже не можем, хотя бы потому, что прошло двадцать восемь лет. Новый «Ревизор» получился непохожим на тот, но он, мне кажется, еще актуальней, острее. Потому что свобода, которая к нам пришла в том числе и благодаря интернету, поселила абсолютную безнаказанность в смысле демонстрации своих качеств и потуг. Из человека она вытаскивает то, чего в нем никогда и не было.
Посмотрите, сколько людей сегодня ходят в странных одеждах. Мантии, гусарские кители. Когда это делают творческие люди, это нормально воспринимается, а когда это деловые люди, думаешь, не подцепили ли они некий вирус.
- Раз речь зашла об одежде, расскажите, в какие костюмы вы одели гоголевских персонажей.
- У нас костюмы на основе исторических, но есть подвижки сообразно характеру и общему смыслу спектакля. То есть костюм каждого героя сделан им самим. И он знает о своем костюме, знает, как он выглядит. Вот это важная вещь. Я не могу об этом больше говорить, но, поверьте, у каждого из персонажей нашего спектакля в шкафу не только скелет, но и мечта. И чем старше человек, тем оригинальнее вещь, которую он мечтает когда-нибудь надеть.
- Как солдат, который носит в ранце маршальский жезл.
- У меня дед такой был. Он служил у Буденного, и я помню, как он по ночам вставал и приветствовал своего командира, а я думал, что он с ума сошел, потому что это выглядело очень странно. Мы это, кстати, тоже использовали в нашем спектакле.
- Все персонажи в этой пьесе прекрасны, но главных два -- городничий и Хлестаков. В вашем старом спектакле это были Владимир Машков и Александр Марин, они примерно одного возраста и у них была дуэль равных людей. А здесь у вас против матерого городничего - Машкова выступает совсем юный Хлестаков.
- У Гоголя Хлестакову 23 года с небольшим. Нашему Владу Миллеру, по-моему, 22. Если это не самый молодой Хлестаков в российском театре, то один из самых молодых, и это чрезвычайно важно. Когда Хлестаков говорит, что у него легкость в мыслях необыкновенная, вряд ли я могу в это поверить, если ему лет 35-40 лет. Если у взрослого человека осталась такая легкость в мыслях, если он такое заявит или так будет себя вести, я подумаю, что ему нужен психиатр. А когда так говорит молодой человек, я склонен думать, что это его жизненное кредо. Он же не врет нигде, вы заметили? Он ни разу никому не соврал. Фантазирует – да. Верит в собственные фантазии мгновенно – да. И радуется или огорчается собственным догадкам. Это как котенок, который закрывает лапой глаза и думает, что его не видно. Взять монолог его в так называемой сцене вранья – он там представил себя в десяти ипостасях, проходя через знакомство с Пушкиным, с хорошенькими актрисами, и заканчивая своим руководством департаментом. И суп, который прилетает из Парижа. Если сорокалетний человек такое говорит, ему нужна срочная медицинская помощь.
- По-моему, в старом спектакле Хлестаков у вас летал. Легкость была такая, что он поднялся в воздух.
- Да, там была одна мизансцена, когда он залезал наверх. У нас была маленькая декорация в подвале, поэтому там это было сделать легко. Без всякой эксцентрики. Здесь мы со стопроцентной уверенностью используем возможности Влада Миллера, который имеет то ли танцевальное, то ли спортивное прошлое, которое позволяет ему быть чрезвычайно легким, гибким и складывающимся во что угодно. Поэтому он у нас делает много того, что не свойственно обычному человеку, и вообще… «не отбрасывает тени». Но все это только предлог для того, чтобы рассмотреть драму умнейшего, хитрейшего, коварнейшего человека – городничего, который почему-то позволил двадцатилетнему юнцу себя обмануть.
- Это ведь и есть главный секрет «Ревизора». Как мальчишка смог обвести вокруг пальца всех чиновников города, включая городничего.
- Представить себе такое трудно, как раньше, так и сейчас. Разве сегодня можно двадцатилетнему человеку приехать в какую-нибудь губернию и развести губернатора? Сам городничий говорит в конце, в своем монологе: «Тридцать лет живу на службе». Вы понимаете, что такое тридцать лет сидеть в кресле? Это ведь не одно поколение пересидеть. «Трех губернаторов обманул», - стонет городничий. Ему какие-то чмыховы предупреждающие письма пишут, мол, к тебе приедет ревизор, готовься. То есть у него связи, паутина, голосовая почта, которая без всякого интернета нормально работала в России. Это умнейший, хитрейший руководитель целой губернии, который поставил дела так, что все работает как часы. Как его можно обмануть? Я не понимаю.
- И какой вывод?
- Вы приходите и посмотрите, я не могу вам все выдавать.
- Когда Мейерхольд ставил «Ревизора», он сделал Хлестакова мистическим персонажем, непохожим на всех остальных людей.
- Вы знаете, мы близки к этому, я ребят именно к этому и подталкивал. Хлестаков – это воздух. Нету его. Нету как человека. Персонаж – есть, но мы не можем применить к нему ничего из того, что мы знаем. Ни один человеческий инструмент не работает. Нету его.
- Вы не помните, что Олег Павлович говорил о том вашем «Ревизоре»? Представляете ли вы его сейчас в зале?
- Я его представляю всегда и везде, и помню, что он был чрезвычайно удивлен и рад появлению такого спектакля, радовался, что это сделали его ученики, потому что он действительно был замечен всеми, получил несколько премий. Я думаю, его могло порадовать то, что закладываемый в нас порох рванул по всем позициям. На каждом клочке было по двадцать каких-то решений. Собственно говоря, что и сейчас происходит, потому что спектакль напичкан действием. Знаете, эта манера выйти артистам на сцену, рассесться по стульям и диванам и болтать целую сцену – я это видел много раз и не понимаю, как такое сегодня может быть. Мы ездим на скоростных машинах, можем оказаться в любой точке мира и посмотреть любой берег благодаря гугл-мэп. Почему в театре должно быть по-другому?
Я думаю, что Олег Павлович сильно порадовался бы за своих учеников, что все в них вложенное разрывает атмосферу по полной. Да, может быть, придут люди и скажут: «Это не Гоголь». Я даже знаю, как эти люди выглядят. Ну, для них это будет не Гоголь.
- А что вы им ответите?
- Я даже не собираюсь вступать с ними в диалог. Не Гоголь? Согласен.