Гендиректор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова — о том, почему нельзя игнорировать актуальное искусство.
В последнее время всё чаще возникают споры о том, как классические музеи должны взаимодействовать с современным искусством. Могут ли такие авторитетные, обладающие огромным количеством шедевров прошлого институции, как Третьяковская галерея, Эрмитаж, ГМИИ имени Пушкина, Русский музей, выставлять и тем более приобретать на государственные деньги работы ныне живущих художников? Или же надо ограничиться искусством, проверенным временем?
Сейчас мы готовим выставку, посвященную «нулевым» годам XXI века: «Время 0–10. Искусство 2000-х». Там в том числе будут представлены художники, которые до этого не выставлялись в стенах Третьяковской галереи. Мы поставили задачу сделать художественный срез эпохи, проанализировать ее в целом. А до этого у нас очень долго шла «Перезагрузка», которая, на наш взгляд, точно расставила акценты по 1980-м и 1990-м годам. Еще можно вспомнить экспозиции Игоря Макаревича и Елены Елагиной, персональные проекты Леонида Сокова, Игоря Шелковского. А в 2018-м одним из главных наших событий будет выставка Ильи и Эмилии Кабаковых…
Что это, новый курс Третьяковской галереи? На самом деле нет.
Во-первых, если посмотреть отчеты нашего музея за предыдущие годы, то можно насчитать не меньшее количество выставок, посвященных актуальному искусству. Просто сегодня мы к ним привлекаем массовое внимание, поскольку считаем это направление действительно важным для музея. Мы работаем над тем, чтобы сделать эти проекты зрелищными, интересными, сложными.
И во-вторых, не стоит забывать, что Третьяковская галерея и началась с коллекции актуального искусства. Павел Михайлович Третьяков собирал в первую очередь работы современных ему художников, причем зачастую подвергавшиеся критике и даже запрещенные цензурой, как, например, полотна Николая Ге — при жизни Третьякова они висели в экспозиции, закрытые черным коленкором. Сегодня мы продолжаем путь, указанный нашим основателем.
Главное, мы приходим к тому, что на самом деле нет такой линии, «водораздела», который бы отделял искусство современное от искусства классического. Нельзя сказать, мол, «вот 2000 год, а дальше мы не собираем». Одна эпоха перетекает в другую, и дойти до какого-то момента, а потом остановиться — было бы неправильно. Необходимо охватывать все периоды.
В прошлом году мы сделали выставку «Оттепель», а сейчас работаем над экспозицией, посвященной эпохе застоя. И оттуда уже рукой подать до нашего времени. Мы убеждены: актуальное искусство — одна из составляющих процесса, который мы представляем на Крымском Валу в постоянной экспозиции, посвященной XX веку. Мы продолжаем эту линию, не можем останавливаться. Музей должен быть не мертвым, а живым, развивающимся.
Но здесь возникает проблема, как пополнять коллекцию современного искусства. Мы — национальная галерея, как и Русский музей. И когда я смотрю, что есть в коллекции Русского музея, то понимаю: петербургские коллеги в 1970–1980-е годы опережали нас по закупкам, да и в 1990-е и «нулевые» эта тенденция продолжилась. Задайте себе вопрос, почему, например, все главные работы Гелия Коржева до последнего времени, пока мы не получили коллекцию Владимира Некрасова, были в Русском музее? Просто потому, что Русский музей в силу удаленности от центральных органов власти был более свободен в закупках.
У нас и сегодня есть серьезнейшие лакуны: в Третьяковке мало работ дуэта Дубосарского и Виноградова, а принципиальных, знаковых вообще нет. Трудно поверить, но это так — они все в частных собраниях. У нас нет ключевых работ Мамышева-Монро, и так далее. Это не говоря уже о произведениях живых классиков типа Эрика Булатова и Ильи Кабакова. Конечно, такие пробелы нужно каким-то образом компенсировать. И мы знаем, чего нам не хватает. У нас есть концепция пополнения коллекции.
Вопрос, как выбирать, кого показывать и принимать в коллекцию. Действительно, трудно делать выбор, осознавая ответственность. И ответственность эта даже не в том, что Третьяковку могут обвинить в «раздувании» цены на того или иного художника — на самом деле прямой связи аукционных показателей и факта участия художника в экспозиции Третьяковской галереи нет. Просто, когда ты имеешь дело с тем, что рождается сегодня, сложнее понять, что из этого останется в истории. При всем своем влиянии Третьяковская галерея не может кардинально повлиять на развитие искусства, оно происходит по своим законам.
И всё же делать этот выбор надо. Национальная галерея не должна пропускать важнейшие работы, которые появляются в наши дни, иначе мы повторим ошибки 1990-х, когда главные вещи оказались в частных собраниях, минуя государственные. Но здесь мы сталкиваемся с другой проблемой. Рыночная цена на картины современных художников, у которых есть уже имя, такова, что нам ее не осилить. Поэтому мы делаем ставку на дарителей. Обращаемся к меценатам и благотворителям, которые либо покупают и передают нам произведения, либо дают деньги, а мы уже покупаем.
В прошлом году у нас именно таким способом появилась работа Эрика Булатова «Картина и зрители». Хотя это пока один из немногих примеров. Меценату легче объяснить, почему надо купить, например, портрет работы Репина, чем потратить на произведение современного художника сумму, может быть, в пять раз меньшую, но всё равно весьма крупную. И всё же это путь, по которому, несмотря на все препятствия и сомнения, надо двигаться, если мы хотим через 100 лет иметь действительно репрезентативное собрание искусства XXI века.
Автор — генеральный директор Третьяковской галереи