«Без будущего. Культура и время»: Нет — и не надо

Бог умер, автор — тоже. История кончилась.
А недавно человечество лишилось и будущего. О новой книге, в которой Михаил Ямпольский объясняет, как так вышло, пишет Майя Кононенко.

Будущее исчезло, — сообщает в своей новой книге философ, историк искусства и культуролог Михаил Ямпольский — подробно объясняя, почему. Новость, казалось бы, ошеломительная, но социальные катастрофы такого масштаба давно вошло в традицию констатировать тоном насколько возможно невозмутимым. Почти полтора века, как умер Бог. Полвека — как автор. Четверть, как приключился конец истории. Самое время привыкнуть. А вот куда подевалось будущее — вопрос и в самом деле интересный. Как и любой из тех, на которых останавливает своё внимание Михаил Ямпольский, автор более чем двух десятков по-настоящему интересных книжек по самым разным гуманитарным дисциплинам, включающим историю кино и просто историю, философию и социологию, филологию и ещё множество синтетических и пограничных.

Неуютное ощущение «утраты будущего» начинает вербализоваться вскоре после Второй мировой войны. «Нашему наследию не предшествует никакое завещание», — этой цитатой из Рене Шара Ямпольский отмечает момент внезапной растерянности перед осознанной вдруг неопределённостью настоящего. Тот же разрыв континуальной традиции фиксирует и Ханна Арендт в книге «Между прошлым и будущим», регистрируя факт обессмысливания привычных «нравственных сокровищ», которые в миг утраты сущностного содержания обнаруживают свою функцию незаменимых инструментов проектирования будущего. Двигаясь рывками, прогресс нарушает априорную непрерывность линейного времени, и вековая система приходит в негодность — точно термометр, в трубке которого от перепадов расслаивается ртуть.

Привычная концепция линейности, где настоящему предшествует прошлое, а само оно предвосхищает и моделирует будущее, до некоторой степени предсказуемое, сформирована исторической наукой и связана напрямую с идеей прогресса, утверждённой философски в Эпоху Просвещения. Одновременно был утверждён и тот самый свод «нравственных сокровищ», как то: добродетель, общественное счастье, свобода и т.п. Разучившись пользоваться инструкцией по их употреблению — «как», — цивилизация в тот же момент потеряла из вида и цель — «что». Проектируя эту философскую ситуацию на экран сегодняшней общественной жизни, мы видим, как отказ от правил и пренебрежение институциями, продиктованные усталостью от слишком формализованной либеральной нормы, стремящейся защитить законодательно каждую завоёванную свободу или выстраданное ограничение, обеспечивает мгновенный консервативный разворот. Вектор развития меняет направление от будущего к прошлому, и время перестаёт быть только физической категорией, перемещаясь в плоскость социальную, культурную и, если угодно, нравственную — просто потому, что обращённость в прошлое влечёт за собой опасность его пересмотра, подгонки к обстоятельствам и выгодам сегодняшнего дня.

Понятие времени Ямпольский, вслед за Хайдеггером, увязывает с историей как «совокупностью событий и фактов», выявляющей «объективацию духа в течение времени», так что всё, что не вписывается в складывающуюся структуру, остаётся историей не востребовано, сохраняясь в некоем маргинальном околоисторическом пространстве-«чистилище», именуемом памятью. Здесь как тень отца Гамлета возникает призрак последней книги Марии Степановой «Памяти памяти», фаворита короткого списка премии Пятигорского, автор которой занят буквально обратным, приводя к единому масштабу память и историю и формируя тем самым индивидуальное, субъективное историческое пространство. Возможно, именно этот подход лучше любого другого решил бы проблему отсутствия общего будущего (если таковая требует решения), заменяя его равнозначным — частным, но добросовестно отрефлексированным в ракурсе большой истории, а потому имеющим все основания претендовать на универсальность. Думается, что такая модель творчески осмысленного будущего, пропущенного через «чистилище» памяти-совести, может притязать на объективность ничуть не хуже, чем выстроенная на фундаменте исторической статистики и систематизации.

Вместе с тем Ямпольский справедливо предостерегает от соблазнов «мифической памяти, противостоящей структурному знанию», указывая в качестве примера «обвиняющую память жертв» и приводя разные точки зрения на вопрос, бытующие в современной исторической и философской науке. Но самое важное наблюдение касается государства, играющего «принципиальную роль нормализации памяти в исторических нарративах, чаще всего обслуживающих его нужды». «Даже глубоко укоренившаяся в западном сознании память о Холокосте», — подчёркивает он, «имеет политическую функцию. Как заметил Энцо Траверсо, „Холокост обеспечивает сакрализацию основополагающих ценностей либеральных демократий — плюрализма, терпимости, прав человека. Чья защита принимает форму секулярной литургии памяти“». В то же самое время может происходить и параллельный злокачественный процесс — «непропорционального возрастания» роли памяти в момент, когда государство не может гарантировать внятного будущего. Именно это, по мнению автора, происходит в сегодняшней России.

История имеет ритмическую структуру, и время само по себе — вместилище ритма, который Хайдеггер считал «истоком бытия и времени, которое от него неотделимо». Утрата будущего — прямой результат изменения этого ритма. Сама собой прослеживается аналогия с современной поэзией, где метрическая инерция слабеет и отмирает, уступая место верлибру с его индивидуальным, однократным ритмом, никак не предсказуемым извне. Разочарование в утопиях, сколь угодно стройных, разрушает механизм построения будущего, тем самым страхуя от новых сверхценных идей. Возможно, полиритмия — это и есть способ самосохранения цивилизации на участке «между эпохами»: волей-неволей приходит на ум команда «не в ногу», отдаваемая на мосту строю солдат с целью избежать опасного для конструкции резонанса. С другой стороны, хаотичное наложение ритмов существенно усложняет процесс умопостижения реальности, лишая её рациональной упорядоченности. Хочется верить, однако, что речь не о хаосе, но о порядке следующего уровня. Полиритмия не создаёт единого вектора времени и не даёт простых ответов на сложные вопросы. Зато она констатирует неисчерпаемое настоящее — в котором, так или иначе, пора научиться жить.


«Без будущего. Культура и время». Михаил Ямпольский. СПб.: Порядок слов, 2018

Автор
Майя Кононенко
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе