Об интересе современного читателя к русскому Средневековью и о том, что древнерусская литература не исчезла, а таинственным образом живет в каждом из нас.
В декабре во МХАТ имени Горького прошла премьера спектакля «Лавр», поставленного по роману-житию Евгения Водолазкина. В декабре же отмечалось 400-летие со дня рождения старообрядческого священномученика и писателя протопопа Аввакума. А минувшей осенью 20-й том «Библиотеки литературы Древней Руси» стал победителем премии «Книга года». «Культура» встретилась с одним из редакторов этого издания, специалистом по истории древнерусской литературы, профессором Натальей Понырко, и побеседовала с ней об интересе современного читателя к русскому Средневековью и о том, что древнерусская литература не исчезла, а таинственным образом живет не только в текстах, но и в каждом из нас.
— Наталья Владимировна, расскажите, пожалуйста, в чем уникальность «Библиотеки литературы Древней Руси», 20-й том которой стал победителем премии «Книга года».
— Это издание рассчитано и на узкий круг специалистов, и на широкий круг читателей, не посвященных в тонкости филологии и истории литературы. В нем представлены памятники литературы Древней Руси одновременно и в их оригинальном виде — этот текст напечатан на четных страницах, и в переводе — на нечетных страницах. Специалисту перевод не нужен, а обычному читателю очень даже нужен. У него есть возможность сравнить оригинал с переводным текстом и представить себе древнюю литературу более конкретно. Так мы привлекаем широкую публику. Вот в этом и состоит уникальность издания.
— И даже тексты более позднего периода переводили?
— Нет. Памятники литературы, начиная с XVII века, мы издаем без перевода, потому что они уже написаны на старорусском языке, более близком нам. И пользуемся в этом случае только отсылками в примечаниях, когда нужно толковать сложные места. Так, мы уже не переводили «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», хотя, может быть, и нужны были пояснения.
— Кто занимался этим проектом?
— Это детище Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской академии наук, который без малого 50 лет возглавлял Дмитрий Сергеевич Лихачев. Так что «Библиотека литературы Древней Руси», в первую очередь, его «ребенок». Именно Дмитрий Сергеевич в 80-е годы придумал эту серию, с его напутствием она была начата, он указан как один из ее редакторов. Лихачев еще успел подержать в руках ее первый том, который вышел в свет в 1997 году.
— В 80-е годы издавалась 12-томная серия «Памятники литературы Древней Руси». Чем она отличается от «Библиотеки»?
— В «Библиотеку» вошло намного больше произведений. При этом 20-й, заключительный, том посвящен тематике, которую мы обозначили как «Древнерусская литература после Древней Руси». Казалось бы, что древнерусская литература закончилась в XVII веке, наступило Новое время, исчезли юродивые и пустынники, изменилось все. Но это не так. Юродивые и пустынники остались. Известны их имена, известны их сочинения и произведения, написанные о них. И все они вдохновлены духом древнерусской литературы.
— А вы могли бы примеры привести?
— Конечно. В XIX веке дух древнерусской литературы сохранялся среди авторов из крестьян, разночинцев. Даже в высшем обществе были люди, которые в конце XVIII века могли написать житие, например житие митрополита Димитрия Ростовского. Его сочинил Яков Татищев, дед Зинаиды Волконской, чей литературный салон посещал Пушкин. Это житие мы опубликовали в 20-м томе. А рядом с ним разместили «Сказание об Иосифе Прекрасном» крестьянского книжника Ивана Степановича Мяндина из Усть-Цильмы — селения на реке Печоре. Исследователям древнерусской литературы его сочинения давно известны, их открыл Владимир Иванович Малышев — основатель Древлехранилища Пушкинского Дома. Это переработка библейского сказания, но очень свободная. Подобные произведения пользовались в XIX веке большим успехом среди крестьян на Русском Севере. А в XX веке была написана служба пустозерским мученикам, мы ее тоже опубликовали в последнем томе.
— Она посвящена протопопу Аввакуму?
— Да. Служба посвящена протопопу Аввакуму и трем его соузникам, которые были в 1682 году сожжены в пустозерском остроге. Позже Синод объяснял эту казнь возведением на царский дом хулы («за великие на царский дом хулы»). Но дело было в расколе Русской православной церкви, произошедшем в середине XVII века. В 20-е годы XX века старообрядческий епископ Иннокентий (Усов) создал им службу, написал абсолютно по законам жанра древнерусской литературы. Вот такие, может быть, неожиданные вещи мы пускаем в культурный обиход.
— Какое место занимала литература в жизни средневекового человека?
— Литература занимала важное место в жизни элиты, если говорить о таких произведениях, как «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, первого русского митрополита. Жития уже вызывали интерес и у менее просвещенного читателя. Можно сказать, что в литературе осуществлялась вся интеллектуальная жизнь того времени. Искусство было синтетическим, и, конечно, очень многие вещи были взаимосвязаны. Как в храмовом искусстве, которое объединяет в себе и живопись — иконы, и литературу — службы и жития, и музыку — богослужебные песнопения.
— Можно сказать, что вся русская литература XI-XVII веков — религиозная?
— Это не то слово, которое здесь уместно. Но, да, она была вся устремлена к Богу. Религиозная — это определение современное, секулярное. В Древней Руси христианство пропитывало все стороны культуры и, конечно же, литературу, которая была целиком пронизана чувством постоянного Божиего присутствия.
— В литературе XIX века это совсем исчезло?
— Ну как же исчезло? Нет. Если мы говорим о Достоевском, то устремленность к Богу — движущая сила вообще всего его творчества. Это ведь не его герои решают главные вопросы. Это сам Достоевский решает эти вопросы для себя. И главный вопрос — именно о Боге.
— А в современной литературе это чувство сохранилось?
— Я думаю, что да. Вспомните Евгения Водолазкина. Роман, который принес ему славу, посвящен жизни средневекового русского подвижника. Я имею в виду роман «Лавр». Между прочим, Евгений Германович является сотрудником нашего отдела. В романе действие происходит в условные Средние века, и персонажи там появляются совершенно неожиданные. Главный герой — юродивый. Водолазкин тщательно прописывает все обстоятельства его жизни, отражает устремленность героя к Богу. Этот роман вызвал жадный интерес читателей.
— Думаю, что ждут. Успех «Лавра» дает нам основание так считать. Хотя можно, конечно, и какие-то претензии к роману высказать, как к любому другому произведению. У людей есть потребность узнавать о своих корнях. Вот вам важно, что появилась такая серия, как наша?
— Мне интересно и важно, а вот для молодых людей?
— Что касается совсем молоденьких, юных, я не знаю, как с ними дело обстоит. В культуре все происходит циклично. В один период времени интерес к древнерусской литературе может угаснуть, в другой — разгореться. Но такие издательские серии, как наша, должны быть в культурном обиходе нации.
— Наталья Владимировна, вы исследовали тему наследия древнерусской литературы и культуры в жизни и творчестве Льва Толстого. В чем это наследие можно увидеть?
— Сама по себе фигура Льва Толстого сравнима с личностями Древней Руси, например с протопопом Аввакумом.
— Да, что-то общее есть.
— Может быть, Аввакум-то и мощнее, но сравнить можно. Лев Николаевич очень многие архетипы — поведенческие и литературные — отразил в своей жизни и в творчестве. Достаточно вспомнить эпизод, в котором отец Сергий отсекает себе палец.
— Да, такой житийный совершенно.
— Житийный. Протопоп Аввакум вспоминает об эпизоде, случившемся в начале его карьеры как священника. К нему пришла на исповедь девица каяться в своих грехах блудных. «А я сам, треокаянный врач, разболелся, слушая ее, огнем блудным», — пишет протопоп. Он зажег свечу и простер над ней руку. И держал над огнем, покуда не угасло в нем это злое распаление. Это пример влияния древнерусской литературы на творчество Толстого. Известно, что Лев Николаевич читал «Житие» Аввакума. Но, кроме восприятия литературного влияния, Лев Николаевич всей своей жизнью воспроизводил некоторые архетипические формы поведения русского человека. Например, уход из дома писателя, случившийся перед смертью, очень близок к поведенческому архетипу древнерусского юродивого. Юродивый — это ведь подвижник христианский, а не безумец, да? Есть такой чин святости — юродивый Христа ради.
— Очень интересно, я впервые встречаю сравнение Толстого с юродивым.
— С юродивым именно в значении юродивый Христа ради. Такой человек, когда устремлялся на подвиг юродства, обязательно должен был уйти из дома. Если мы проследим биографии таких подвижников, то увидим, что проповедовали они где-то на стороне. Существовал целый чин прощания, как такой человек должен при уходе попрощаться с матерью, с родными. Лев Николаевич пишет письмо жене и уходит на чужую сторону. Толстой не говорил: «Я сейчас поступаю, как юродивый» и не рефлексировал. Это была большая культурная традиция, в которой люди рождались и умирали. И вот в Новое время она вдруг пробивает себе путь в поступке Льва Николаевича.
— А можно ли к юродству отнести просьбу Льва Николаевича захоронить его в лесу?
— Да, конечно, это юродство в высшем смысле. Поступить наоборот. Бежать от славы.
— Какое ваше самое любимое произведение в серии?
— Сложно сказать. Любимого много. Но поскольку я еще профессионально занимаюсь старообрядческой литературой, то у меня любимое — при наличии еще сотен других любимых — «Житие протопопа Аввакума».
— Раскол XVII века в Церкви повлиял на древнерусскую литературу?
— Еще как повлиял. Он вообще повлиял на всю русскую культуру. Вначале реформы Никона, а потом реформы Петра I раскололи, собственно говоря, русских на два народа.
— Западников и славянофилов?
— Нет. Культура раскололась на культуру барина и культуру мужика, чего не было еще в XVII веке.
— Очень интересно.
— В XVII веке литература была единой — что для царя Алексея Михайловича, что для юродивого Афанасия или Киприана. Кстати, в XVII веке было много юродивых, и они в основном держали сторону старообрядцев. Люди говорили на одном культурном языке. В начале XVIII века культуры аристократии и народа начинают все дальше и дальше дрейфовать друг от друга. В итоге наша великолепная литература Пушкина, Достоевского оказалась неизвестной «мужику», а литература «мужика» — как раз те самые произведения, часть которых опубликована в 20-м томе, — совершенно неизвестной «барину». То же самое и с «Житием протопопа Аввакума», которое было опубликовано только в 1861 году. Представляете? Его никто не знал в господствующем обществе. В народе же это произведение ходило во множестве рукописных списков. До исследователей дошло несколько десятков списков, а сколько не дошло... Когда «Житие» появилось в печати, у многих просто открылись глаза. И, конечно, «барин» очень был поражен, лучшие писатели сразу почувствовали свою близость к автору, увидели, как он мастерски владеет словом. И со второй половины XIX века эти миры начинают сближаться.
— А вот в XX веке советская история соединила культуру мужика и культуру барина?
— Действительно, в XX веке это все и произошло. Солженицын писал о том, что все наши проблемы начинаются именно в XVII веке. Возможно, и раньше. Но, во всяком случае, раскол очень сильно повлиял на все стороны русской жизни. В 1917 году гонимые представители новейшей культуры начинают осознавать, что в XVII веке происходило что-то похожее. Появляется все больший интерес к той же боярыне Морозовой, сравнивают ее мучения в тюрьме со страданиями мучеников ГУЛАГа. Начинается такой взаимный интерес.
— Сейчас есть разделенность в культуре, литературе, обществе?
— Это другое, это, скорее, индивидуалитет общемировой. Мы оцениваем его негативно. Но, может быть, стоит пройти через атомизацию, пережить ее и на новом уровне прийти к взаимопониманию.
— Наталья Владимировна, вы много лет занимаетесь исследованием произведений древнерусской литературы, наблюдаете их эволюцию. Как вы думаете, что ждет русскую литературу?
— Сложно сказать, не думаю, что кто-то сможет дать прогноз. Но мне кажется, что литература расширится за счет обращения внимания на Древнюю Русь, на ее литературу. Появятся новые прочтения старых тем и жанров.