Рыбинская зима поэта Матусовского

Рыбинск давно и упорно именуют столицей бурлаков. Даже памятник бурлаку работы скульптора Писаревского установлен на Волжской набережной.
Но в ХХ веке ни одного бурлака в городе на Волге не было. Зато в Рыбинске жили и творили замечательные поэты, чьи стихи стали популярнейшими песнями, отражающими эпоху. Об Алексее Суркове рыбинцам напоминает мемориальная табличка на одном из домов на улице Крестовой. А бронзовый Лев Ошанин гармонично смотрится на фоне воспетой им матушки-Волги. Но, пожалуй, рыбинцам нужно отдать должное, отразив это как-нибудь монументально, еще одному корифею отечественной поэзии - Михаилу Матусовскому.

 Произносишь его фамилию, и легко вспоминаются песни на его стихи: «Вернулся я на родину» на музыку Михаила Фрадкина, «На безымянной высоте», «Как, скажи, тебя зовут», «Ветераны» на музыку Вениамина Баснера, «Баллада о солдате» на музыку Василия Соловьева-Седова, «С песней по жизни» на музыку Исаака Дунаевского.

Многие ли горожане знают, что Михаил Львович Матусовский жил и творил в Рыбинске в трудном 1943 году? Вот что он сам вспоминал о том времени, вновь побывав в городе после войны.

«Так Рыбинск я буду помнить, каким узнал я его зимой сорок третьего года. Город жил тревожно, вьюжно, несытно, и никогда не выключаемый громкоговоритель простуженным на ветру голосом читал последнюю сводку информбюро пустынной улице, на которой еще до рассвета, в полутьме выстраивалась очередь за ржавой сельдью, выдаваемой по пятому талону вместо мяса. Смешно сказать: прожив в Рыбинске больше месяца, мы так и не увидели Волги.

Мы долго, потеряв всякую надежду, искали с женой комнату или угол. Сначала мы наведались по одному адресу и провели ночь без сна наедине с изголодавшимися клопами в прохладной клетушке, хозяйка которой занималась тем, что на печке-времянке, быстро нагревавшейся до белого каления и так же быстро остывавшей, жарила селедку. Кто подсказал ей рецепт этого блюда, не знаю, но до сих пор не могу вспоминать без отвращения тошнотворный, ко всему прилипающий запах.

Потом нам указали чистенький тихий домик, где только старые ходики, нуждающиеся в помощи старого ржавого утюга, привязанного к одной из цепочек, постукивали и свидетельствовали, что время не остановилось, где в большой нетопленной зале были простелены полосатые половики и зябли в кадках всегда протираемые от пыли фикусы. В этой комнате нельзя было сидеть, курить, не разрешалось приминать подушки на диване и сдвигать стулья, установленные раз и навсегда. Сын хозяев Саня служил в саперных войсках Калининского фронта, и старики жили, все время прислушиваясь - не заскрипит ли калитка, не постучит ли почтальон. Мы старались даже разговаривать шепотом, чтобы можно было расслышать лязг железной щеколды. Вся их жизнь состояла из ожидания - чего? - случайной оказии, письма с фронта, последних известий по радио. И когда Левитан своим государственным голосом вещал о том, что на Калининском фронте с боями освобождено несколько населенных пунктов, взяты в плен и многочисленные трофеи, старики оживлялись и говорили с гордостью: «Это у нашего Санечки, это на Санечкином направлении». Вообще, старики с годами стали понимать все тонкости и нюансы московского радиовещания и могли предвидеть в какой-то мере ход исторических событий. «Сегодня с семи часов марши передавали, а потом еще шуточные песни в исполнении Руслановой, видно, хорошее сообщение предстоит», - безошибочно замечали они. Или: «Что-то у Олечки Высоцкой голос грустный, может, она приболела, а может, опять ей читать придется про положение на Южных фронтах».

Прохудившиеся, неумело подшитые войлоком и кожей валенки всегда стояли наготове, с тем чтобы в любую минуту старик мог без задержки сунуть голые ноги и протопать по снежной тропинке от крыльца до почтового ящика. Почти каждое утро старуха начинала с того, что делилась с нами своими сновидениями: «Опять всю ночь Санечка снился, будто он вылез из окопов и идет, значит, по снегу, а на фронте тихо, ну ни одного выстрела, а снег белый такой, чистый, а на нем никаких следов не остается. К чему бы это?» Потом она начинала сложное гадание, перетасовывая ветхую, прилипающую к рукам колоду, раскладывая карты и спрашивая меня, возможно ли сейчас Санечку, с его званием рядового, считать бубновым валетом, и огорчаясь, если выпадало много карт черной масти.

Жили они впроголодь, довольствуясь тем птичьим пайком, что полагается им по иждивенческим карточкам, со старческой осведомленностью, почище, чем иной профессор, разбираясь в своих болезнях - глаукомах, стенокардиях, эмфиземах легких, и, наверное, давно бы умерли, если бы не боялись, что вот воротится Санечка и не застанет их дома. Хозяин сухой, тонкий в кости старик, из числа людей, вызывающих недоумение. И в чем только душа держится! А супруга, наоборот, отличалась довоенной дородностью, нездоровой рыхлостью, обременительной для нее и ее сердца. Всю нерастраченную родительскую любовь обратили они на нас, случайных, своих случайных армейских постояльцев: растапливали к нашему приходу печь, обложенную глазурованным кафелем и почему-то называвшуюся камином, жарили для нас оладьи из сырой мерзлой картошки и с ножом к горлу приставали, чтоб мы улеглись на их двуспальной кровати, а им, старикам, что сделается, они и на раскладушке устроятся. Все одно в их годы, если два часа за ночь вздремнешь, и то слава тебе, Господи. Хозяйка не раз называла меня Саней, но потом спохватывалась и начинала оправдываться: «Вы уж извините меня, старую». Нам неловко и совестно было принимать от них знаки внимания, будто мы получали все это не по заслугам, будто что-то отнимали у сапера Санечки с Калининского фронта.

И вот теперь, когда я снова попал в город и имел в запасе часа полтора свободного времени, я решил первым делом навестить наших хозяев. Но рыбинские переулки явно были против меня: как я ни старался отыскать знакомый дом, сделать это мне не удавалось. Я прекрасно помнил, что надо идти от центра все время направо, потом повернуть за угол, и там должен находиться дом, где мы скоротали трудную военную зиму. Однако обе стороны улицы, залитые до краев июльским солнцем, сводили на нет мои усилия. Это было как в тягостном сне, когда знаешь, что должен сделать шаг, но ноги затекли и приросли к земле. Как будто никогда не было в нашей жизни этой долгой волжской зимы, этого дома с опрятными горницами, из углов которого глядели тонкие и желтые, с провалившимися щеками, словно исхудавшие на ограниченном военном пайке, лица святых. Значит, дверь в прошлое может захлопнуться наглухо, и тщетно вы будете стучаться и царапаться, пытаясь приоткрыть ее. Так и возвратился я ни с чем на теплоход, и, кстати, в самый раз, когда речники собрались убирать сходни».

Золотое кольцо

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе