Самовластие больше всего боялось правдивого слова

В сентябре 1790 года Екатерина II подписала указ о признании Радищева государственным преступником

Не забудем: Александр Радищев на века заклеймил позором самодержавие и тиранию, до конца оставаясь поборником естественных прав человека - на жизнь, свободу личности, неприкосновенность собственности, на равенство граждан перед законом.

Сейчас все это находим мы в тексте действующей Конституции России. А двести лет назад такой крамолы блюстителям закона вполне хватило, чтобы Уголовная палата российского суда за книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», выпущенную в домашней типографии автора, приговорила его к смертной казни «через отсечение головы».

Следуя жанру «сентиментального путешествия», популярного в Европе на исходе века Просвещения, вольнодумцу вольно или невольно удалось усыпить бдительность некоего незадачливого цензора. Тот, уверяет один из биографов Радищева, просмотрев рассеянным взглядом новинку по главам с названиями почтовых станций на столбовой дороге между двумя столицами, посчитал записки очередного любителя путешествий… обыкновенным путеводителем.

Независимо от того, было такое или тут чья-то похожая на анекдот выдумка, куда внимательней читала записки государыня императрица. Текст бы анонимный, но ей, судя по всему, не составило особого труда догадаться, кто писал.

То был человек, в день ее коронации пожалованный в придворные пажи для прислуживания на церемониях и балах. Он окончил столичный Пажеский корпус, изучал право в Лейпцигском университете. Царедворца, правда, из него не вышло, но после возвращения на родину он, в чине титулярного советника сменив несколько солидных должностей, к 1790 году дослужился до кресла начальника питерской таможни.

И семьянином был этот человек вполне добропорядочным. Выйдя в отставку, женился на сестре своего университетского приятеля Анне Рубановской. Брак был недолгим, через восемь лет замужества Анна умерла, оставив вдовца с четырьмя малыми детьми на руках.

Как мы помним, императрица сама дружила с изящной словесностью, писала нравоучительные комедии нравов и данное уравнение с одним неизвестным решила она без подсказок, по авторскому стилю.

Известно, что она недели две штудировала «Путешествие» с пером в руках, оставляя на полях пометки – филологи, конечно, давным-давно их прочитали. «Сочинитель не любит царей»; «Надежду полагает на бунт мужичков»; «К злости склонен»; «Все видит в темно-черном свете». И снова о том же: «Тут царям достается крупно».


Не мудрено, что записки еще не были ею дочитаны до конца, а столь дерзкого «анонима» уже препроводили в Петропавловку, и начальник Тайной канцелярии, штатный экзекутор Екатерины Степан Шешковский начал свои изуверские «келейные дознания».

Именной императорский указ подтверждал обвинения Александра Радищева «в издании книги, наполненной самыми вредными умствованиями, умаляющими должное ко власти уважение, чтобы произвести в народе негодование противу власти царской».

В узком кругу приближенных государыня изволила выразиться еще доходчивей: дескать, сей бунтовщик пострашней Емельки Пугачева. И еще добавила для полной ясности: «Тот хоть царем прикинулся, монархический строй исповедовал», а этот «революцией надумал на Руси учинить республику».

Русская столица как раз праздновала тогда заключение мира со Швецией, и не чуждая тщеславия повелительница соблаговолила проявить милосердие – распорядилась выслать опасного вольнодумца с глаз долой. На десять лет в Сибирь, в прибайкальский Илимский острог.

Почти весь тираж записок (650 экземпляров) был уничтожен. Власть имущие напугались так, что книга с прямым призывом к освобождению крестьян от крепостной зависимости оставалась под запретом и после отмены крепостного права – сняли запрет только в 1905 году!

Текст сразу разошелся в списках. От первого издания осталось всего несколько книжек. Выдающийся книгочей и библиофил Николай Смирнов-Сокольский упоминал 13 известных ему драгоценных экземпляров. А самым ценным из них считал он экземпляр из Тайной канцелярии, купленный Пушкиным для своей домашней библиотеки.

За год до гибели Пушкин написал статью о Радищеве и его главной книге, но цензура на сей раз оказалась на чеку и статью не пропустила. Только двадцать лет спустя одну из ее рукописных копий напечатал в Лондоне, в своем неподцензурном «Колоколе» Александр Герцен.

Про Герцена мы еще обязательно вспомним. А в России сороковых-пятидесятых годов золотого века нашей словесности «Путешествие», выходит, было неизвестно даже самой просвещенной публике. Во всяком случае нет никаких подтверждений, что его читали Грановский, Белинский или мятежные петрашевцы. Так что документальные сведения о его личности и взглядах исследователи собирали тогда, что называется, с миру по нитке.

Современники отмечали природное человеколюбие Радищева. «Человек есть существо сочувствующее» - то был один из постулатов его философии. Он отстаивал идею естественного жизнеустройства в государстве, созданном людьми, по Сократу и Платону, для помощи друг другу.

Карамзин неизменно говорил о Радищеве как о честном человеке. Пушкину этого было достаточно, чтобы краткую устную характеристику автора «Истории Государства Российского» вынести в эпиграф своей статьи «Александр Радищев», уже упомянутой нами. В «Путешествии из Петербурга в Москву» проницательный Пушкин усмотрел «дух политического фанатизма», выраженный, однако, «с удивительной самоотверженностью и с какой-то рыцарской совестливостью».

Не забудем и того, что декабристы на допросах, было дело, проговаривались о влиянии на них вольнолюбивых радищевских идей. На оду «Вольность», включенную в одну из глав «Путешествия», восемнадцатилетний Пушкин ответил своей знаменитой одой с тем же крамольным названием. Воспел Свободу – ту, что писал он с заглавной буквы, восславил – да, «с вольностью святой законов мощных сочетанье». Дорого обошлось это и питомцу Царскосельского лицея – разойдясь в списках, ода стала одной из причин его южной ссылки.

Любая неволя, что и говорить, никудышный воспитатель. Пушкинская судьба, наверное, лучше всего подтверждает это. А удалось ли сильным мира сего изгнанием сломить дух Радищева, судите сами.


Учтем еще вот что. Сердобольными стараниями его друга и покровителя графа Воронцова участь ссыльного облегчали его, влиятельного сановника, письменные просьбы о посильном смягчении дорожных тягот, разосланные по городам на каторжном Сибирском тракте. Без протекции Воронцова наверняка не обошлось и получение изгнанником высочайшего соизволения на приезд к нему в Илимский острог двух его младших детей Екатерины и Павла.

А привезла их младшая сестра покойной супруги – Елизавета Рубановская. Радищев был православным христианином, и волею небес Елизавета стала его второй женой. В этом браке у Радищева родилось еще трое наследников.

Этот, как и первый, тоже был недолгим. При возвращении из ссылки Елизавета простудилась в Тобольске – старинный сибирский город и стал местом ее последнего упокоения.

Душу спасал изгнанник способом, давно им проверенным. Снова и снова брал перо в руки. В отделе письменных источников Российского Исторического музея хранятся рукописи его дорожных дневников. Вел их по дороге в острог и на пути обратном, когда семь лет спустя, помилованный императором Павлом I, возвращался из ссылки – “Путешествие в Сибирь» и «Записки путешествия из Сибири». Черновые наброски, и снова – в жанре, принесшем ему столько несчастий!


И снова мы видим, читая их, что, как однажды напишет он о себе в путевом дневнике – по-прежнему «не чужд насущным заботам людским». Всю Россию облетят его строки, сложенные в дорожной кибитке, мы наизусть знаем их со школьных лет: «Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? - // Я тот же, что и был и буду весь свой век: // Не скот, не дерево, не раб, но человек!».

В Сибири он по архивным источникам изучает русскую историю. Здесь окончательно созреют идеи, высказанные им в «Опыте о законодательстве» (1789 год), те, что возьмет он за основу и в поздних юридических трактатах. Идеи равенства граждан перед законом, демократических свобод, отмены сословных привилегий и, конечно, ту, что так напугала и прогневила первую всевластную читательницу его «Путешествия из Петербурга в Москву» - освобождения крестьян от крепостной зависимости.

Александр I определил Радищева в комиссию по составлению законов. Шла работа над либеральным, с отменой крепостного права, конституционным проектом под названием «Всемилостивейшая жалованная грамота». Но узнать, как отнесется к его предложениям по радикальному преобразованию российского общества очередной просвещенный властитель, Радищеву было не суждено.

Как-то председатель комиссии граф Завадовский (как считал Пушкин, вполне дружески) сделал Радищеву внушение по поводу его образа мыслей: «Эх, Александр Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему или мало тебе Сибири». Александр Николаевич, в свои всего-то пятьдесят три года, выслушав все это молча, пришел домой и, немного постояв у окна со стаканом яда в руке, решительно выпил.

По другой версии, весьма принципиально отличающейся от этой, Радищева похоронили по православному обряду на Волковском кладбище в Петербурге, и в храмовой ведомости значится: «Умер чахоткою».

Впрочем, и тут остаются вопросы к его биографам. Памятник классику стоит в некрополе-музее на Литераторских мостках, в окружении могил Тургенева, Лескова, Салтыкова-Щедрина, Куприна. Это в ограде того же Волковского кладбища. Только вот погребения под памятником Радищеву нет.

Могила его потеряна. Как такое могло получиться? Объяснений этому в общедоступных источниках мы не нашли.


На правах «первого русского революционера» Радищев сразу вошел в советские школьные учебники. Правда, и мы сами, и наши папы и мамы после школы чаще всего теряли классика из виду, разрешалось любить и уважать его на расстоянии. И как тут не удивиться тому, что первое в советские времена избранное его трудов вышло в Госполитиздате только в 1949 году.

В первые постсоветские годы, в дополнение к его неоспоримой репутации «первого русского революционера» мы всё чаще вспоминали, что говорил о нем, например, великий русский философ Николай Бердяев. А он говорил, что когда Радищев написал слова «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала», в ту самую минуту и родилась русская интеллигенция.

Все-таки согласитесь, что и в России первой четверти нового тысячелетия Радищева почитаем мы словно бы по умолчанию, и он, не ровен час, вот-вот забронзовеет в наших умах чуть ли не до колокольной звонкости. А надо бы его хрестоматийное «Путешествие» просто почитать, не по какой-то там программе, а для души – и если не окажется под рукой книги, то в социальных сетях всё есть.

Три четверти века спустя после ухода Радищева его открывал своим читателям Герцен, по рукописной копии опубликовал «Путешествие из Петербурга в Москву» в открытой им лондонской Вольной русской типографии. В предисловии к нему Герцен вынужден буквально по складам растолковывать соотечественникам, про что книга, по его словам, к тому времени «полузабытая».

Путешественник едет по большой дороге и «во всяком слове его мы находим, с ненавистью к насилию, громкий протест против крепостного состояния». Автору предисловия слышатся знакомые ему мятежные струны ранней пушкинской лирики, рылеевской «Думы». В этой пламенной отповеди рабству и тирании расслышал он и «родную нашу иронию, то утешительницу, то мстительницу».

По мысли Герцена автор «Путешествия» одним, бьющим в самую цель, словом «рабство» не только всю правду сказал про тяжкий жребий крестьянина-пахаря, он выразил глубинную суть происходящего с человеком и обществом под гнетом самодержавной власти.

С зорким пристрастием и – да, с едкой иронией проследил, почему так худо родит «нива рабства» с ее подневольным трудом земледельца, горькой рекрутчиной, повсеместным падением нравов, грозящим обществу бедами чиновничьего своекорыстия, мздоимства в судах, полицейского произвола, с неусыпной великодержавной цензурой – этой, по Радищеву, «нянькой рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного».

При всей вполне понятной нам архаичности авторской лексики, и особенно философских отступлений в тексте (Пушкин со своих парнасских высот вполне добродушно называл слог Радищева «варварским»), просверки вдохновенной иронии заметно сокращают дистанцию между автором «Путешествия» и нами, читателями Пелевина, Улицкой, Акунина, Прилепина.


Откроем «Путешествие» на любой странице там, где в лицах и происшествиях Радищев описывает с натуры нравы. Увидим, какое всё у него живое и одушевленное.

В главе «Крестьцы» познакомимся с представительницами одной древнейшей профессии – с валдайскими разрумяненными девками, вместе с автором подивимся, какие они «наглые и стыд забывшие», как умело «возжигают они в путешественниках любострастие».

Оценим, сколь доходчиво изъясняется с нами на горе у храма под новгородскими Бронницами громогласное языческое божество Перун, грозный воитель, а по совместительству небесный заступник за детей наших. Что ищете, чада безрассудные, вопрошает нас Перун. Ведь всё самое нужное для праведной жизни уже насадил он в разуме и сердце нашем. Вопроси их во дни печали и найдешь утешение.

А сколько изящества в том, как Радищев между делом приглашает нас на свадьбу в придорожное питейное заведение, куда сам он попал совершенно случайно. Просит читателей: дескать, дайте ему карандаш и бумагу. Нарисует всю честную компанию, чтобы сделать и нас причастными к пирушке, где бы мы ни были – «хотя бы ты на Алеутских островах бобров ловил».

Если не удастся написать точных портретов, то пусть мы довольны останемся силуэтами героев. По ним тоже ведь самое главное про человека можно узнать – «кто умен, кто глуп».

На прощанье вот еще один образчик утонченной радищевской иронии. Тут уж без цитаты не обойдемся. «Если, читатель, тебе захочется спать, ты сложи книгу и усни. Береги ее для бессонницы».

Классика!

Спокойный сон благо неоспоримое. Таковым, рискнем предположить, был он во времена Александра Радищева, таким остается и поныне. Но ведь и бессонница-то с нами в любые времена. Поблагодарим Творца за то, что есть у нас Радищев.

Юлиан Надеждин, член Союза журналистов России.

Автор
Юлиан Надеждин, член Союза журналистов России
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе