Ярославские письма декабристов

185 лет назад 14 (26 по новому стилю) декабря 1825 года в Петербурге произошли события, которые вошли в историю как восстание декабристов.
Эхо этих событий оказалось таким громким, что учёные до сих пор ведут о нём споры, писатели пишут книги, киношники снимают фильмы. Кажется, ни одна связанная с ними подробность не осталась в стороне от внимания современников и потомков. Но, как ни удивительно, до «декабристских» автографов и писем, которые хранятся в Ярославском музее-заповеднике, никто ещё по-настоящему не добрался. Мало того, большая часть их до сих пор никогда не публиковалась.

Заведующая фондом редкой книги Татьяна Ивановна Гулина (на снимке) выносит из хранилища и водружает передо мной на стол стопку книг в старинных «мраморных» переплётах.

Беру первую сверху – «Записки о Голландии 1815 года». Напечатана в Санкт-Петербурге в типографии императорского воспитательного дома в 1821 году. Почтенные даты внушают уважение. Но самое интересное то, что написано дальше – от руки, чётким красивым почерком, рыжеватыми, уже немного выцветшими чернилами: «Любезному другу Ивану Михайловичу Трапезникову от Сочинителя».

А Сочинитель знаете кто? Его имя значится тут же, на титульном листе, – Николай Бестужев. Тот самый Николай Александрович, будущий участник восстания и художник, известный своими портретами декабристов и зарисовками их жизни и быта, сделанными в ссылке в Сибири, собственноручно надписал эту книгу.

Тем же почерком в самом низу ещё одна строчка: «С. Петербург. 1823. февр. 8 дня». Интересно, что той же датой помечен автограф, сделанный другим почерком, на другой книге – альманахе «Полярная звезда» за 1823 год. Имена издателей напечатаны типографским шрифтом, они ещё не были крамольными:

А. Бестужев и К. Рылеев. А текст автографа гласит: «Ивану Михайловичу Трапезникову. Старинному другу от издателей».

Иначе говоря, к страничке, которая сейчас передо мной, руку приложил один из двоих. Или Александр Александрович Бестужев (Марлин-ский) – через два года он был во главе Московского полка, первым вышедшего на Сенатскую площадь, а ещё через некоторое время он же на глазах у остальных, построившихся в каре, точил свою саблю о гранит памятника Петру. Или Кондратий Фёдорович Рылеев – один из руководителей восстания и один из пяти повешенных.

Но тогда, повторю, шёл 1823 год, и эти имена ещё никого не настораживали. Разве что цензоров. Один из них в том же томике «Полярной звезды» оставил своё заключение, набранное мельчайшим шрифтом: «Печатать позволено с тем, чтобы по напечатанию, до выпуска из типографии, представлены были в С. Петербургский цензурный комитет семь экземпляров сей книги для препровождения куда следует...»

«Куда следует» – так и написано. Читающая публика тоже знала о любознательности ведомства, название которого даже цензура старалась не произносить. По причине чего многое распространялось в списках, а уж после восстания тем более.

В числе рукописей, хранящихся у Татьяны Ивановны Гулиной, – список поэмы Рылеева «Войнаровский». Объёмистый, целая рукописная книжка в 65 страниц. По заключению известного ярославского исследователя Владимира Васильевича Лукьянова, который изучал бумагу, почерк и т. п., список относится к 1830 году. От кого поступил в музей – неизвестно. Состоит из двух тетрадей – белой и голубоватой, сшитых вместе и помещённых под одну обложку, в отличие от других изящную, с золотым узорчатым тиснением.

В то время, когда неизвестный нам человек переписывал эти строки, их автор уже был казнён, его товарищи тянули лямку в Сибири, так что текст читается как пророческий: «В стране метелей и снегов//на берегу широкой Лены//чернеет длинный ряд домов//и юрт бревенчатые стены...//Никто страны сей безотрадной,//обширной узников тюрьмы//не посетил, боясь зимы//и продолжительной, и хладной».

А вот здесь – несовпадение. Посетили, даже остались там насовсем. Это были жёны декабристов, и свидетельства их пребывания «в стране метелей и снегов» тоже есть в нашем музее.

Тяжёлый том, где переплетены вместе несколько сот рукописных листов, в обиходе у музейщиков значится как письма жён декабристов архиепископу Нилу. Хотя в действительности, как оказалось, они написаны не только жёнами.

Письма происходят из архива архиепископа Ярославского и Ростов-ского Нила. До того он был первосвященником церквей Восточной Сибири, архиепископом Иркутским, Нер-чинским и Якутским. Декабристы отбывали свой срок «во глубине сибир-ских руд» в его краях.

Признаюсь, моя рука дрогнула, когда, раскрыв тот самый фолиант, я увидела перед собой лист, исписанный очень крупным круглым почерком. После обращения к Высокопреосвященству буквы складывались в слова, которые здесь, в библиотеке музея, казались невероятными: «От Сергея Волконского. Селение Урик. 1 сент. 1846».

«По смерти товарища и друга моего Михаила Сергеевича Лунина остались духовные и другие на древних языках книги, которые по назначению законной его наследницы, сестры его, вдовой (неразборчиво) Катериной Сергеевной поручено мне со сведения начальства передать в дар в Иркутскую семинарию... Испрашиваю себе Вашего святого благословения с глубочайшим почтением имею честь быть Вашего преосвященства высокопокорный слуга Сергей Волкон-ский».

Ещё одно письмо от Сергея Трубецкого. «18 мая 1842 года. с. Оёк».

«...Чувствую душевную потребность представить вам (Нилу – Т. Е.) отзыв мой генерал-губернатору». Узникам объявили, говорится в письме, что государь-император по случаю бракосочетания наследника «соизволил обратить внимание на поступки жён наших, последовавших за нами в заточение... и оказать своё милосердие на детях, родившихся в Сибири». Пространное письмо – своеобразный комментарий к высочайшему соизволению.

А вот и собственноручное послание его жены архиепископу Нилу. Чест-

но говоря, из всего, что написала Екатерина Ивановна Трубецкая в своих трёх письмах, мне лично удалось разобрать только даты: 12 ноября 1839, 10 января 1842 и неизвестного числа и месяца 1846 года. Урождённая графиня Лаваль обладала таким почерком, расшифровать который в состоянии разве что изощрённые криминалисты.

Зато два из трёх её писем снабжены сургучными печатями. От одной печати сохранилась только половинка, и сургуч не только ломкий, но и почему-то чёрный, может быть, дешёвый, другого в их Богом забытых краях не нашлось. Зато другая печать ярко-красная, чёткая, поверху угадывается даже отпечаток короны.

И наконец ещё один уникум из «декабристского» собрания нашего музея-заповедника – «Донесение следственной комиссии», отпечатанное в Военной типографии Главного штаба Его Императорского величества. На обратной стороне обложки надпись от руки чернилами: «У Смирдина ц. 4 р.». На соседнем чистом листке тоже чернилами: «Мусин-Пушкин. Библиографическая редкость... Куплено мною у знакомых». Есть ещё карандашная пометка: «В. С (?) Мусин-Пушкин» и дата «24 мая 1909 года» – время приобретения?

Это не единственный вопрос. В книге много подчёркиваний карандашом, заметок на полях, дополнений к тексту. Чьих? Книга поступила в библиотеку Ярославского древлехранилища от Владимира Мусина-Пушкина и, возможно, когда-то прокомментирована уже специалистами.

Но для широкой публики подробности событий, разыгравшихся на Сенатской площади в то декабрьское утро 1825 года, и его последствия, надо признать, представляются всё более приблизительными. Вот бы издать всё «декабристское собрание» нашего музея! Говорят, письма Волконского, Трубецких и другие приезжала недавно читать научный работник из Иркутска. А мы-то что?!




Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе