Ярстарости: Как Иван Аксаков инспектировал Ярославскую губернию

Сегодня Всемирный день философии. 
Вот уже пятнадцать лет по решению ЮНЕСКО он отмечается в третий четверг ноября. Нам есть, что вспомнить по заявленной теме, хотя Ярославская земля и не подарила миру звёзд русской философии.

Родившийся в Рыбинском уезде автор учения о доминанте Алексей Алексеевич Ухтомский в своих научных работах был по преимуществу физиологом и именно в этом качестве получил мировую известность. Что касается отечественных и зарубежных философов, почтивших своими визитами Ярославский край, то здесь на память в первую очередь приходит Василий Васильевич Розанов. Он побывал в Ярославле как минимум дважды – в 1904 году и 1907 году. Обстоятельства второго посещения нашли отражение в очерке «Русский Нил».

Вспоминается также автор мистического сочинения «Роза Мира» Даниил Андреев, после своего освобождения из тюрьмы летом 1958 года живший полтора месяца в деревне под Переславлем. Спустя четыре года в Ярославль приезжал знаменитый французский философ-экзистенциалист Жан-Поль Сартр, с которым в те годы дружила советская власть.



Составляя список мыслителей, в биографиях которых есть ярославские страницы, нельзя обойти стороной Ивана Аксакова. Публицист, поэт и общественный деятель, один из столпов позднего славянофильства, Иван Сергеевич Аксаков (1823-1886) служил в Ярославской губернии почти два года – с мая 1849-го по апрель 1851-го. За время своего пребывания он хорошо изучил местное общество, посетил почти все уездные города. Правдивыми деталями повседневной жизни губернии, размышлениями о нравах ярославского чиновничества и дворянства, купечества и крестьянства полны многочисленные письма Аксакова. Они выдают в авторе настоящего философа.



«На душу мою налёг какой-то свинец»

25-летний надворный советник Иван Аксаков прибыл в Ярославль в должности чиновника особых поручений Министерства внутренних дел. Его официальное задание состояло в ревизии городского хозяйства Ярославской губернии. Иван Сергеевич должен был составить полное статистическое и топографическое описание имеющегося недвижимого имущества и поземельной собственности, состояния служб, бюджета, торговли, промышленности, ремёсел и так далее. Имелось также поручение тайное – изучить на месте положение старообрядческих сект и оценить степень их влияния на умонастроения ярославцев.

Новому назначению Аксакова предшествовал его арест в марте 1849 года по подозрению в «славянофильском заговоре». После официального разбирательства вольнодумец был освобождён, однако остался под негласным надзором полиции. «После всей бывшей передряги на душу мою налёг какой-то свинец», – сообщал Иван в своём первом письме из Ярославля, датированном 23 мая 1849 года. Письмо было адресовано брату Константину и отцу – знаменитому писателю Сергею Тимофеевичу Аксакову.



Несмотря на некоторую подавленность, путешественник всем живо интересовался, всё подмечал. В Переславле Иван Аксаков остановился в каком-то грязном трактире. Он так и не смог купить здесь знаменитых переславских сельдей, зато отметил учтивость и расторопность служителей, которые все поголовно оказались ярославцами. Один из них даже продемонстрировал образованность, поведав Ивану Сергеевичу о ботике Петра Великого.

Лошади ростовской породы, впряжённые в экипаж, показались путнику красивыми и сильными, но несколько тяжёлыми. Ростов, где московский чиновник сделал остановку для короткого чаепития, понравился ему даже больше, чем Переславль. Наконец, во втором часу ночи Аксаков прибыл в Ярославль, остановившись в лучшей гостинице города под названием «Берлин».

Несмотря на заграничное название, она, как и вышеупомянутый переславский трактир, оказалась «грязной, гадкой и вонючей». Располагалась гостиница прямо у Знаменских ворот в двухэтажном каменном доме, принадлежавшем ярославскому купцу Фёдору Матвеевичу Дубову. Кроме номеров, в здании имелись трактир и несколько торговых лавок.



«Город с физиономией»

Ярославль сразу очень понравился Аксакову. «Город белокаменный, весёлый, красивый, с садами; со старинными прекрасными церквами, башнями и воротами; город с физиономией, – сообщает домашним Иван Сергеевич. – Церквей бездна и почти ни одной – новой архитектуры; почти все пятиглавые, с оградами, с зелёным двором или садом вокруг».



С таким же восторгом отзывается молодой чиновник и о Ярославской губернии. В его восприятии это просто «удивительная местность»: «сколько исторических воспоминаний на каждом шагу, сколько собственных своих святых, сколько жизни и деятельности в торговле и в промышленности...»

Сами ярославцы произвели на Аксакова неоднозначное впечатление. Московскому гостю на каждом шагу встречался «мужик промышленный, фабрикант, торговец, человек бывалый и обтёртый, одевающийся в купеческий долгополый кафтан, с фуражкой, жилетом и галстухом». «Народ всё доброкачественный, – признаёт Иван Сергеевич, – немножко пустоголовый и ограниченный».

Что касается образованного ярославского общества, то в его типичных представителях наблюдательный гость узрел нечто маниловское: «Губерния сама себя называет «приятною», и в самом деле тиха и мирна, не ссорится».

Многие зажиточные ярославцы жили на широкую ногу. Мебелью, квартирами, одеждой местный бомонд как будто стремился превзойти Санкт-Петербург. Новые знакомые с гордостью рассказывали Аксакову, что на новогоднем маскараде их дети щеголяли в костюмах по две-три тысячи рублей. «Роскошь в городе страшная», – возмущался тот в письмах. В скором времени у Ивана Сергеевича появились более веские причины для гражданского гнева.



«Все берут, нет другого общества»

«На днях на здешнем театре давали «Ревизора», — сообщал Аксаков из Рыбинска в письме от 20 августа 1849 года. — Я отправился смотреть. И актёрам, и зрителям до такой степени было смешно видеть на сцене все те лица, которые сидят тут же и в креслах (например, городничий, судья, уездный учитель и т.п.), что актёры не выдерживали и хохотали сами вовсе не у места, а потому и играли плохо... Всякий друг про друга знает, что он берёт, и считает это дело весьма естественным... Все берут, нет другого общества, и поневоле делаешься снисходительным».



По словам Ивана Сергеевича, единственным честным человеком в среде рыбинского чиновничества был городничий Деев, но и тот теперь в отставке. Среди своих сослуживцев он был известен как «некое чудовищное исключение, неслыханное диво и дрянной городничий».

Рыбинский полицмейстер, участник Отечественной войны 1812 года, Иван Михайлович Деев прославился на всю Волгу тем, что не брал взяток. После выхода неподкупного градоначальника в отставку граждане Рыбинска подарили ему загородную дачу на реке Кормица (ныне река Коровка). В народе она получила название «Деевская». Когда генерал Деев умер, выяснилось, что он завещал передать дачу в собственность города.



Взяточничество чиновников – сквозной лейтмотив писем Аксакова. Во всех уездных центрах Ярославской губернии он наблюдает одну и ту же удручающую картину. Вот, например, впечатления о поездке в славный город Мологу, датированной 30 мая 1850 года: «Боже мой! Сколько скуки, сколько пошлости и подлости в жизни общества уездного городка... Городничий – вор и взяточник; жена его – взяточница, впрочем, очень милая женщина. Исправник – ещё больше вор; жена его, любезная дама, распоряжается уездом как своею деревней; окружной, лесничий, начальник инвалидной команды, почтмейстер, стряпчий, секретарь и их жёны – всё это воры-переворы, и всё это общество чиновников живет с претензиями на большую ногу и дает балы и вечера на взяточные деньги! И никакого образования, кроме внешнего, никакого порядочного стремления, никакого участия к меньшим, кроме презрения, и ко всему этому пошлость, звенящая пошлость души, мыслей, всего». 

Как говорится, Гоголь нервно курит. Можно предполагать, что подобные заявления делались не без оснований. Ведь Аксаков был ревизором, причём не мнимым, как в знаменитой пьесе, а самым что ни на есть настоящим, с широкими полномочиями.

Обратной стороной всеобщей чиновничьей коррумпированности было сутяжничество, достигшее в ярославской глубинке колоссальных масштабов. В этом деле особенно преуспевали купцы и мещане – «самое скверное народонаселение». В сентябре 1849 года Аксаков писал из Пошехонья: «Принявшись за дела, я скоро был обдан чадом лжи, клевет, ябед, кляуз, ссор, споров, тяжб, исков, доносов, сутяжничества и всякого дрязга! Едва ли найдётся здесь купец или мещанин, у которого бы не было тяжебного дела!... При последних выборах из баллотировавшихся в градские головы не нашлось ни одного, который бы не бывал под судом. Все друг с другом в ссоре».



«Мне известны тайные его благотворения»

Вероятно, служба Ивана Аксакова в Ярославской губернии была бы совершенно невыносима, если бы в бесконечных разъездах по уездам ему не встречались люди мыслящие, неравнодушные, порядочные. О каждой такой встрече он исправно сообщал домашним.

В письме из Рыбинска от 17 сентября 1849 года Иван Сергеевич не только с похвалой отзывается о почётном гражданине, купце 1-й гильдии Александре Алексеевиче Попове, но и несколькими точными штрихами даёт его портрет. Купцу за тридцать, он худ, как скелет, и высок, так что страшно смотреть. Бледный, чахоточного вида, с чёрной бородой и в европейском платье.

«Человек он очень неглупый, религиозный и добрый, как редко встречается, – пишет Аксаков. – Мне известны тайные его благотворения, о которых никто не знает, делая которые, требовал он одного – тайны».

В отличие от многих своих собратьев по купеческому сословию, Попов думал не только о прибыли. Разговорившись с этим «скромным и даже робким» человеком, Иван Сергеевич с удивлением узнал, что тот читает славянофильские издания: журнал «Москвитянин», газету «Северное обозрение» и другие.



У Попова была своя бумажная фабрика в Угличе. «Он постоянно мучится и страдает, видя, что всё спешит наперекор туда, где нам видится пропасть, – сообщал Аксаков о своём новом собеседнике. – Он приставал ко мне, зачем не издается журнал, и взял слово с меня, что если будет издаваться журнал или сборник, то непременно на его бумаге».

Этим планам не суждено было сбыться. В мае 1850 года Александр Алексеевич Попов скончался от чахотки. Ему было лишь 35 лет.



«Томится жаждою просвещения»

«Он здесь умнее всех, и потому его и не любят граждане. Это человек очень замечательный. Мало способный к торговле, как с презрением отзываются о нём купцы, он – живая летопись города – знает историю каждого камня в нём и любит старину», – писал Иван Аксаков из Углича о местном купце Иване Петровиче Серебренникове.

Не меньшее впечатление произвела на Ивана Сергеевича встреча с сыном нового знакомого. Василию Ивановичу Серебренникову, известному в будущем краеведу и коллекционеру, автору многочисленных статей по угличской истории, осенью 1849 года было лишь двадцать лет. Однако свой жизненный выбор он к этому времени уже сделал.

«Когда я взошёл к нему, то подумал, что попал в кабинет ученого, – рассказывает Аксаков. – Книги, книги, рисунки и бумаги, всё это, столько чуждое мещанскому быту, было тут... Видно, что этот молодой человек томится жаждою просвещения, страстно любит свои занятия, но не имеет средств (денежных) и, как видно, он, должно быть, нередко предается горькому ропоту».

Следуя кодексу чести славянофила, Иван Сергеевич попенял Серебренникову-младшему на то, что тот бреет бороду и носит немецкое платье, а не «ходит по-русски». Хотя сам прекрасно понимал, что в иностранной одёжке того принимают учтивей. В конце концов именно на заграничный лад, по представлениям Василия Ивановича, должны были одеваться «люди просвещения».

«Я заметил, что молодой Серебренников с глубоким презрением смотрит на своих собратий купцов и мещан, на их невежество и пр. Все это очень понятно, – читаем мы в письмах Аксакова. – Я посоветовал ему зимою побывать в Москве, чтоб познакомиться с некоторыми людьми, которые помогут доставать ему книги».



«Жадовская также мне весьма наскучила»

«Жадовская не только с уродливой рукой, но и с бельмом на одном глазу и вообще очень дурна, но вовсе не глупа, и мы с ней подружились очень скоро», – в первые дни после приезда в Ярославль писал Иван Аксаков о поэтессе Юлии Жадовской.



В свои неполные 25 лет Юлия Валериановна получила уже некоторую известность в обеих столицах. Благодаря сборнику стихотворений, изданному тремя годами ранее, она свела знакомство со многими известными литераторами. Что касается ярославского общества, то оно, по словам Аксакова, очень мало интересовалось Жадовской и её талантом. В губернском городе к ней не было «ни внимания, ни участия».

Надо признать, что и сам Иван Сергеевич был не в восторге от сочинений Юлии Валериановны. Прочитав гостю всю свою лирику, Жадовская выслушала «много строгих замечаний».

Претензии оказались взаимными. Перелистывая как-то тетрадь её стихотворений, Аксаков неожиданно наткнулся на адресованное ему поэтическое послание. Юлия Жадовская именовала Ивана Сергеевича «холодным умом, холодным сердцем и пр.» Тот «мысленно пробежал ряд своих стихотворений... и невольно согласился, что в них везде виден ум, видна мысль, но теплоты мало».

Разница в подходах двух авторов к поэзии была слишком велика. Если в лирике Аксакова главным являлось «стремление к пользе, воззвание к деятельности, нравственные, строгие требования, борьба высшего содержания», то у Жадовской, по мнению Ивана Сергеевича, доминировал «всякий вздор, пробегающий через душу всякую грустно-сладкую минуту, которая всем известна, о которой писано мильон раз и в стихах и в прозе».

Охлаждение их отношений не заставило себя ждать. «Ярославль мне уж очень надоел, и вообще мне здесь довольно скучно, – писал Иван Аксаков в феврале 1850-го года. – Видаюсь, по обыкновению, с здешним обществом очень мало, да и видаться не с кем. Жадовская также мне весьма наскучила, потому что я убеждаюсь, что из её талантика ничего замечательного не выйдет».



«Бродяга» довёл до отставки

«Я прочёл ей «Бродягу», от которого она в восторге», – сообщал Аксаков о своей первой встрече с Юлией Жадовской. Именно поэма «Бродяга», над которой Иван Сергеевич продолжал работать в Ярославской губернии, стала первопричиной его добровольного ухода в отставку.



В ноябре 1850 года в Ярославль на имя Аксакова поступило секретное письмо за подписью министра внутренних дел графа Льва Алексеевича Перовского. В нём говорилось: «До сведения моего дошло, что Вами написано какое-то стихотворение, под названием «Бродяга», предосудительного содержания, и что Вы позволили себе читать это сочинение при некоторых лицах». Глава МВД требовал от Аксакова немедленно прислать ему «означенное сочинение».

Рукопись «Бродяги» была выслана, ничего предосудительного министр в поэме не нашёл, о чём Ивана Сергеевича уведомил директор департамента общих дел Гвоздев. Он же добавил, желая проявить личную инициативу: «Желательно, чтобы Вы, оставаясь на службе, прекратили авторские труды, которые иногда могут повести хотя и к неосновательным, но всё-таки неприятным для Вас предположениям».

Это требование вывело Аксакова из себя. В ответе на имя Перовского он писал: «Не только правом, но и обязанностью своею считаю объяснить Вашему сиятельству, что не служба терпит от моих литературных занятий, а литературные занятия... принесены в жертву службе».

29 марта 1851 года Иван Сергеевич отправил своё последнее письмо из Ярославля. На Пасху он уехал в Москву, где получил разрешение на отставку. Командировка в Ярославскую губернию стала его последним делом на посту чиновника особых поручений Министерства внутренних дел.

Автор
Александр Беляков
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе