Волны патриотизма: как любили Родину представители разных эпох и идеологий

Арен Ванян — о книге историка Михаила Крома.
Болельщики сборной Венгрии поют гимн страны после матча. 
Кадр из трансляции «Матч ТВ»


Наблюдать за эволюцией понятий может быть не менее интересно, чем за ключевыми историческими событиями. В случае с понятием «патриотизм» это справедливо в особенности: сотни лет его пытались присвоить, приватизировать и закрепить за собой представители разных (а иногда диаметрально противоположных) политических лагерей, и в результате этих головокружительных приключений понятие совершенно выцвело. Однако его эволюция далека от завершения — в этом уверен историк Михаил Кром, чья книга «Патриотизм, или Дым отечества» вошла в длинный список премии «Просветитель-2021». Арен Ванян изучил ее в рамках совместного проекта «Горького» и «Просветителя» и написал проникновенную рецензию, основанную в том числе и на личном опыте.


Михаил Кром. Патриотизм, или Дым отечества. СПб.: Издательство Европейского Университета в Санкт-Петербурге, 2020.



Содержание


Михаил Маркович Кром — доктор исторических наук и профессор факультета истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, автор пяти монографий и нескольких научно-популярных книг. Сфера его научных интересов довольна широка: от истории России XVI века и русско-литовских отношений до истории понятий. Свою последнюю научно-популярную книгу он посвятил понятию патриотизма. Эту тему, по собственному признанию, он «начал разрабатывать лет 20 назад». Так что это не первый академический подход к вопросу, а итог многолетних исследований.

Во введении Кром сразу дает важное уточнение: предметом книги является не патриотизм во всевозможных его проявлениях, а само понятие, определяемое им как «патриотический дискурс, который отнюдь не сводится только к словам: в нем содержатся смыслы и комплексы идей, сочетание которых и образует понятия». За прояснением этого определения он обращается к трудам немецкого историка и теоретика исторической науки Райнхарта Козеллека (1923—2006); в контексте его идей автором рассмотрена вся многовековая трансформация патриотизма, особенно в Новое время. По мысли Козеллека, слово может быть однозначным, но понятие, напротив, «должно оставаться многозначным, чтобы оно могло быть понятием». А многозначность понятия — это «вся полнота общественно-политического контекста значений, в котором — и для которого — употребляется это слово». Такой герменевтический круг.

Описанный теоретический ход полезен, когда нужно охватить ключевые перемены отдельного понятия на протяжении разных эпох, а то и нескольких тысяч лет. И хотя автор иногда журит социологов за их привычку к обобщениям на десятки веков, в этой научно-популярной книге он занят схожим делом. Кром описывает, как менялся патриотический дискурс в античности и Средневековье, в Новое время и эпоху Просвещения, в XIX и XX веках.

Мы узнаем о полисном патриотизме древних греков и космополитизме стоиков; республиканском характере римского патриотизма и почти полном отсутствии патриотического чувства у средневековых христиан; о возрождении республиканского патриотизма итальянскими гуманистами и первом разделении на «хороших» и «добрых» патриотов в XVI веке в Нидерландах, когда там началось восстание против испанского владычества. Последний случай особенно важен в историческом контексте. Нидерландское восстание было чуть ли не первым эпизодом в истории, когда «патриотами именовали себя не сторонники центрального правительства, а его противники, по сути — бунтовщики»; кроме того, восстание впервые продемонстрировало мобилизующую мощь патриотических лозунгов для сплочения политических единомышленников.

Начиная с XVIII века понятие «патриотизм» вошло в употребление с привычным нам обобщающим содержанием. Автор рассматривает эту историческую перемену куда подробнее, нежели предшествующие. Такой ход сделан в соответствии с традицией серии «Азбука понятий», в котором опубликована эта книга, — в ней акцент делается на трансформации понятий в Новое и Новейшее время, с XVIII века и до наших дней. Но тем, кто захочет подробнее узнать об истоках патриотизма до Нового времени и, например, конкретно в России, можно предложить авторский курс Михаила Крома «Генеалогия русского патриотизма», прочитанный когда-то для «Арзамаса».

А в XVIII веке начался новый этап в истории понятий. Если раньше «язык политики ограничивался узким кругом придворной аристократии и ученых юристов», то теперь «он стал доступен более широкому кругу просто образованных людей». Так что патриотизм, каким мы его унаследовали, — это, в некотором смысле, дискурсивное оружие «восставших масс». В такой роли его впервые стали употреблять в Англии. Одно из самых известных цитируемых высказываний о патриотизме было произнесено в 1775 году английским просветителем Сэмюэлем Джонсоном: «Патриотизм — последнее прибежище негодяя». Еще больший дискурсивный размах патриотизм получил во Франции. В эпоху Просвещения там протекала понятийная революция, сопоставимая с той, что произошла в 1960-е, когда возник структурализм. Так, философ Луи де Жокур впервые написал для Энциклопедии статьи «патриот» и «патриотизм»; Вольтер в статье «Отечество» воскресил универсалистский и космополитический дух патриотизма, когда-то описанный стоиками; а во всем враждебный Вольтеру Руссо подчеркивал необходимость национальной самобытности каждого народа (и даже написал в 1771 году проект государственного переустройства Польши, в котором описал важность местных обычаев, привычек, одежды).

Так что слова «патриот» и «патриотизм» получили невиданную свободу толкования, и не только в речах философов, но и политиков. Французских революционеров 1790-х годов вдохновляли сформулированные просветителями патриотические идеалы «свободы», «равенства» и «отечества». Французы называли «патриотами» американские колонии, восставшие против британской короны; любовь к отечеству все чаще понималась ими как борьба против всякой «тирании». Великая Французская революция закрепила эти значения для будущего поколения революционеров XIX века.

Кром отмечает, что «мы сегодня с трудом можем представить себе то чувство освобождения и обновления, которое переживали многие сторонники [французской] революции в ее первые дни и месяцы». Но это не так. «Чувство обретения отечества» было свойственно многим участникам «Бархатных революций» в Восточной Европе. Схожее чувство наполняло людей, вышедших на Манежную площадь в августе 1991 года; и это же патриотическое чувство, унаследованное от просветителей — при деспотизме не может быть отечества! — сыграло свою роль в революциях в Грузии в 2003 году, в Украине в 2014-м или в Армении в 2018-м. В сети полно роликов, где сторонники этих революций поют национальные гимны. Говоря о себе, скажу, что революция в апреле 2018 года в Армении понималась мной, моими родными и друзьями именно как «борьба с тиранией». Так что подобное старомодное восприятие патриотизма, завязанное на революционной борьбе с авторитарными или тоталитарными режимами, зачастую возвращается в дискурсивный оборот по сей день.

Важные перемены в патриотической риторике произошли и в XIX веке. Патриотизм был самым модным политическим термином той эпохи. Все политические партии и группировки — консерваторы, либералы, социалисты, радикальные революционеры — старались придать патриотизму нужный им оттенок. Либералы настаивали на его космополитическом характере; революционеры — в том числе наши декабристы — веровали в гражданский патриотизм, основанный на идеях республиканизма, эгалитаризма и тираноборчества. Ярче всего, как и всегда, оторвались социалисты: Карл Маркс и Фридрих Энгельс переобули космополитизм в интернационализм, попутно провозгласив, что «рабочие не имеют отечества, потому что нельзя лишить их того, чего у них нет».

Однако победа осталась за консерваторами: патриотизм национализировался. К концу XIX века в Европе он «прочно ассоциировался с консерватизмом, милитаризмом, монархизмом и расизмом». Тому виной и бесчисленные революции, встряхнувшие Европу, и идея Николая I о том, что только правительство может знать «настоящие нужды отечества», и волна русофобии, прокатившаяся по Великобритании в годы Русско-турецкой войны (1877–1878), и аристократическая паника по поводу «призрака коммунизма», и дело Дрейфуса, всколыхнувшее Францию, и многие иные причины.

В XX веке патриотизм вновь обрел статус универсального политического языка. К патриотической риторике прибегали «деятели всех направлений от крайне правых до крайне левых». Николай II, Ленин, Гитлер, Сталин, Геббельс, Черчилль, де Голль, Солженицын, Кастро, Мандела, Тито, Лимонов, Тэтчер, Ельцин, Гавел — все они так или иначе взывали к патриотическим чувствам и оправдывали свои действия любовью к родине. С другой стороны, эта универсальность патриотизма, ее услужливость всем политическим лагерям обернулась обесцениванием самого слова. Патриотизм не лишился своей мобилизующей силы, но он выхолостился как понятие. Публичное заявление очередного политика или, не дай бог, писателя, о том, что он гордится своей родиной, вызывает лишь тоску; не потому, что я или ты иноагенты и русофобы, а потому, что со схожим пафосом можно сказать и о том, что я горжусь наличием у себя носа, языка или печени, и это возымеет у окружающих ровно тот же эффект, — точнее, никакого эффекта. Лет 200–250 назад патриотизм имел завораживающую подрывную силу; сегодня же он нуждается в перезагрузке.

Одна из самых интересных глав книги как раз посвящена обзору современных теоретических идей. Если раньше пальма первенства в этом вопросе принадлежала Англии или Франции, то сегодня — Германии. После разгрома нацизма немцы нуждались в патриотизме, который сплотил бы раздробленную нацию, но в той вариации, на которую не ложилась бы тень позорного прошлого. Так возник проект «конституционного патриотизма», теоретическое основание которого заложил философ и социолог Юрген Хабермас. Сердцем новой немецкой идентичности стали «политические институты и прежде всего — основной закон страны», а альтернативой «почвы и крови» стали «универсалистские правовые принципы». Сегодня эта доктрина стала незыблемой частью идентичности многих граждан Европейского союза.

Идею конституционного патриотизма часто критикуют, причем не только правые. Предположим, у этой идеи есть плоть — те самые европейские законы, — но имеется ли душа? А эмоции? Не умерщвляется ли патриотизм как чувство при таком понимании? Представим себе современный Берлин и его типичного жителя — какого-нибудь тридцатилетнего айтишника без постоянного дома, на электросамокате и с флэт-уайтом на кокосовом молоке. Готов ли этот человек ради конституционных принципов Европы безоговорочно пойти на самопожертвование — или хотя бы уподобится подобной форме патриотического поведения?

Хочется дать однозначный ответ, но в действительности, как показали события лета 2021 года, это открытый вопрос.

В июне и июле, во время последнего чемпионата Европы по футболу, обострились политические разногласия между Венгрией и Германией. Причиной стал скандальный венгерский закон, ограничивающий права ЛГБТ-сообществ. Во время матчей чемпионата венгерские фанаты зачастую украшали сектора радикально правыми и гомофобскими плакатами. Помимо этого, премьер-министр Виктор Орбан заявил, что не поддерживает вставание футболистов на колено перед матчами, как это делают англичане или бельгийцы в знак поддержки BLM, ибо «венгерские мужчины встают на колено перед богом, перед страной и когда делают предложение своей возлюбленной». Венцом же венгерского национального образа на турнире стали игроки сборной, которые до и, главное, после каждого матча на Евро, приложив руку к сердцу, исполняли гимн страны вместе со своими болельщиками. Ответ Германии не заставил себя ждать, тем более, что венгров ожидал ключевой матч группового турнира против немцев, да еще и в Мюнхене. Местные власти предложили осветить мюнхенский стадион цветами радуги, но УЕФА запретил им это. Тем не менее другие немецкие футбольные стадионы, в том числе во Франкфурте-на-Майне, Кельне и Берлине, в знак солидарности с Мюнхеном включили радужную подсветку на время игры, а представительство Еврокомиссии в Германии вывесило на своем отделении в Берлине радужный флаг. Кроме того, немецкие болельщики пришли на саму игру с радужными флагами и плакатами в поддержку ЛГБТ-сообществ, словно давая понять — это их страна. А перед началом матча молодой человек в майке сборной Германии выбежал на поле с флагом ЛГБТ и размахивал им перед игроками сборной Венгрии — прямо во время исполнения их национального гимна. Сама игра, если это кому-то интересно, окончилась захватывающей ничьей 2:2, что было на руку Германии; Венгрия покинула турнир, но с гордо поднятой головой.

Ближе к заключению книги, описывая положение дел в XXI веке, автор рассказывает о последних исследованиях патриотизма и намечает черновой портрет его будущих форм. За последние 20–30 лет участились эксперименты, подтверждающие различение «слепого» («плохого») и «конструктивного» («хорошего») патриотизма. К «слепому» патриотизму можно отнести идеологию современной российской власти, полностью копирующей риторические штампы советской власти. К «конструктивному» можно отнести низовые формы «локального патриотизма», которые возникают в гражданской среде. К примеру, когда речь идет о привязанности к «малой родине» — городу, краю, автономной области. Но в то же время у носителей «локального патриотизма» имеется потребность в космополитическом чувстве, в сильных общечеловеческих ценностях — например, когда речь заходит об экологических проблемах. Иначе говоря, это новая, сложная по своему наполнению, гибридная форма демократического патриотизма, которая, подмигивая французским просветителям, вбирает в себя идею как самобытности, так и космополитизма.

Так что понятие патриотизма рано сбрасывать со счетов. Оно продолжает жить, по-прежнему наполняясь разноречивыми смыслами, которые люди в разные эпохи в него вкладывали. И это как минимум интересно.

Автор
Арен Ванян
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе