Россия. Церковь. Революция: «Дайте мне хоть лужу грязную, но чтоб в ней правда была, поэзия»
20 декабря 2017 ● Медиапроект s-t-o-l.com
Медиапроект «Стол» и Лекторий «1917» представляют конспект лекции искусствоведа профессора Александра Копировского «Россия, церковь, революция. Художественные образы эпохи».
Иллюстрация: Саврасов. Грачи прилетели. Фрагмент
Мы будем говорить о трех вещах, каждая из которых огромна, а все три – просто запредельные: Россия, церковь, революция. Когда я думал над этой лекцией, мне вспомнились стихи Осипа Мандельштама, финал его «Декабриста», написанного в 1917 году. Там тоже три слова, и строка тоже начинается с России: «Россия, Лета, Лорелея». Конечно, большой соблазн сразу два эти трисловия соотнести: Россия – она и есть Россия, церковь – Лета, река забвения о земном, напоминающая о вечности – что-то общее есть, правда? А революция – Лорелея. Напомню, что Лорелея – дева, подобная сирене, она зазывает путников, плывущих по реке на лодках, они стремятся подойти ближе и гибнут на подводных скалах. Правда, есть и другой образ Лорелеи: разлученной с любимым девушки, бросившейся из-за этого в Рейн и утонувшей. Но если иметь в виду лишь «Лорелею-1» – у нас хорошая возможность начать разговор о России, церкви и революции в контексте прекрасного триединого образа, созданного Мандельшамом, и попытаться увидеть каждое из этих понятий как бы друг через друга. И заодно – увидеть образ России в каждое из времен года: весной, летом, осенью и зимой.
Начнем с России 60–70-х годов XIX века и далее, вплоть до 1917 года. В этот период церковь от нее неотъемлема. Даже светская русская культура тогда ставила глубокие духовные вопросы. При этом Россия экономически на подъеме, у нее есть все основания ожидать скорого процветания. Революция из этой ситуации вроде бы никак не вытекает, она обрушилась на страну как потоп.
Вначале все было, и правда, удивительно хорошо.
Вот картина, написанная в 1871 г., ее автор – Алексей Кондратьевич Саврасов. Он создал много живописных полотен, но известен как художник этой одной картины, которая на первой же выставке произвела… сказать «сенсацию» – значит, ничего не сказать.
Алексей Саврасов. Грачи прилетели. 1871 г.
Ну, что здесь может потрясти публику? Грязный снег, черные противные грачи, какие-то обглоданные березы без листьев, за березами черный сарай, дальше церковь непрезентабельная, подмокшая, не побеленная. Ничем она не сияет, она не на переднем плане. Тем не менее, зрители практически единодушно сказали этой картине – да! Ведущий русский художник этого времени Крамской написал: «На выставке очень много воды, деревьев, воздуха. Но все это – только деревья, вода и даже воздух. А душа есть только в “Грачах”». Значит, не злободневный сюжет, не очередное яркое обличение тяжелой действительности теперь может взорвать публику, как «Неравный брак» Пукирева или «Чаепитие в Мытищах» Перова всего за 10 лет до «Грачей». Многие современные школьники, когда видят картину Саврасова, кривятся: не мог художник сделать поярче, что ли? Наверное, мог. Но вот – почему-то не стал. Почему?
Когда смотришь на эту картину всерьез, понимаешь, что это не один из уголков России, говорящий о её убожестве – это она сама, один из ее ликов, и он отнюдь не убогий. Весна, грачи, которые только что прилетели – в этом есть знаменитое «уже, но еще не». Еще не раскрылись после зимы силы природы, но они уже ощутимы. Здесь, действительно, есть душа, то есть жизнь и, что самое главное – жизнь, которая радует, умиляет, вдохновляет.
Павел Михайлович Третьяков это почувствовал. Не имея художественного образования, он, тем не менее, смело советовал художникам: «Дайте мне хоть лужу грязную, но чтоб в ней правда была, поэзия». Поэзия в грязной луже? Но это не та лужа, в которую падает какой-нибудь несчастный представитель народа – все это наскучило, это уже было и прошло. Начинается что-то новое – без тенденции, без навязчивой назидающей «идеи»…
Помню, с одной экскурсией мы стояли перед «Грачами» в Третьяковке. Кто-то из группы вдруг сказал: «Да это же Великий пост!». Действительно, март – всегда время Великого поста, «весны покаяния», и она совсем не обязательно должна быть черной или темно-фиолетовой, как великопостные церковные облачения. Она вот такая – немножко грязная, талая, но очень свежая, юная. В этом контексте черные грачи неожиданно оказываются светлым символом надежды на обновление всей жизни. И старая церковь на заднем плане не вызывает ощущения, что она вот-вот обвалится, она – часть этой природы, более того, без нее природа будет в прямом смысле «бесчеловечной». И неказистый сарай оказывается абсолютно на своем месте, – а где вы видели в России другие сараи?
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые –
Как слёзы первые любви!
– написал в 1908 году Александр Блок.
Как будто именно про этот маленький уголок России под Костромой…
Следующая картина – лето, поленовский «Московский дворик».
Василий Поленов. Московский дворик. 1878 г.
Это совсем не окраина Москвы, как может вначале показаться, это почти что ее центр – Арбат, церковь Спаса на Песках начала ХVIII в., построенная еще в традициях ХVII в. Храм светлый, легкий, устремленный вверх. Вначале может показаться, что находящаяся рядом с ним темно-коричневая крыша сарая здесь лишняя. Нет – этот сарай, и светлый барский домик с колоннами, и колодец, бабы, детишки, лошадь – единое целое. Церковь не главенствует в пейзаже, ничего не подавляет и не определяет в нем. Но уберите ее из этого пейзажа – и он развалится. Более того, благодаря ей обыденный, провинциальный образ России приобретает духовное, «вертикальное» измерение. Сделано это, как и у Саврасова, иными художественными средствами, но также очень органично: «небесное» не противопоставлено «земному». На заднем плане справа еще одна церковь с колокольней (это храм Николы в Плотниках, в 30-е годы снесенный), и она тоже вполне естественно смотрится в пейзаже. А в центре картины – открытое свободное пространство, куда автор как будто приглашает зрителя. Мир, спокойствие, уют. Кажется, еще тысячу лет так будет. Какая революция? Разве в таком мире она возможна?..
Теперь от лета плавно перейдем к осени. Для этого перенесемся на берега Невы, в Санкт-Петербург. Пейзаж будет не петербургский, просто картина Левитана «Озеро» находится в Русском музее. Это большое полотно – его последнее произведение, написанное в год смерти художника. Левитан умер летом 1900 года в неполные 40 лет.
Исаак Левитан. Озеро. 1899–1900 гг.
Есть известная шутка: «великий русский художник Левитан родился в бедной еврейской семье». Но этот еврейский мальчик настолько глубоко впитал, почувствовал, полюбил русскую природу, что стал, пожалуй, одним из лучших ее певцов. Вот его слова: «Нет лучше страны, чем Россия! Только в России может быть настоящий пейзажист». Своим творчеством он эти слова подтвердил.
Левитановская живопись с ее свободным, мощным мазком – это совсем не Поленов, у которого все выписано точно, детально, почти как на фотографии. Такой густой живописной материи, такого полета кисти до Левитана, в русской пейзажной живописи, пожалуй, еще не было. Прорыв был в 80-е годы. А на рубеже веков Левитан достигает в живописи полной зрелости. В ней есть некоторое сходство с манерой французских художников, тогда на всех влияли импрессионисты. Но Левитан, посетивший Францию и видевший многие работы импрессионистов, тем не менее, отнюдь не их эпигон, он – русский художник.
А в России – как мы видим на многих его холстах – мимо церкви не пройти. У Левитана храм тоже никогда не выходит на передний план, но в изображении он занимает совсем не последнее место. В картине «О озера» церкви – белые вспышечки по всему горизонту. Ближайшая к берегу отражается в воде, и ее отражение написано почти таким же белым цветом, как облака. Церковь естественно «рифмуется» с облаками, как голубое небо – с водой. Очень хороша эта последняя левитановская картина. В ней дышится свободно, в ней все узнаваемо, конкретно, и в то же время она – о вечности. Вот она – Лета! Только здесь это не граница жизни и смерти, а наоборот: зрелость осени, обретенный покой, мир, благодать.
Так что такое Россия? Талый снег с грачами и мокрыми березами? Цветение лета, уютный барский дома с греческими колоннами? Бескрайняя озерная гладь с бескрайним небом на ней? Всё! И везде органично вписана в русское пространство церковь.
А теперь зима, 1910 год, т.е. время уже после первой русской революции 1905 года. Константин Юон, который очень любил писать Троице-Сергиеву Лавру.
Константин Юон. Лавра
На переднем плане – огни, на заднем высится громада монастыря. Здесь церковь не опоэтизирована, художник не любуется ею как Левитан. И живописная манера другая: здесь нет сочных мазков, палитра значительно более однообразная, все построено на контрасте переднего и заднего планов, все более плотно, чем у Левитана, и как будто чуть-чуть размазано. Уберите отсюда лавру – и будет бескрайнее поле с тревожными огнями окон на переднем плане. Впрочем, и ее присутствие не снимает этого ощущения тревоги.
Продолжение следует…
Мы будем говорить о трех вещах, каждая из которых огромна, а все три – просто запредельные: Россия, церковь, революция. Когда я думал над этой лекцией, мне вспомнились стихи Осипа Мандельштама, финал его «Декабриста», написанного в 1917 году. Там тоже три слова, и строка тоже начинается с России: «Россия, Лета, Лорелея». Конечно, большой соблазн сразу два эти трисловия соотнести: Россия – она и есть Россия, церковь – Лета, река забвения о земном, напоминающая о вечности – что-то общее есть, правда? А революция – Лорелея. Напомню, что Лорелея – дева, подобная сирене, она зазывает путников, плывущих по реке на лодках, они стремятся подойти ближе и гибнут на подводных скалах. Правда, есть и другой образ Лорелеи: разлученной с любимым девушки, бросившейся из-за этого в Рейн и утонувшей. Но если иметь в виду лишь «Лорелею-1» – у нас хорошая возможность начать разговор о России, церкви и революции в контексте прекрасного триединого образа, созданного Мандельшамом, и попытаться увидеть каждое из этих понятий как бы друг через друга. И заодно – увидеть образ России в каждое из времен года: весной, летом, осенью и зимой.
Начнем с России 60–70-х годов XIX века и далее, вплоть до 1917 года. В этот период церковь от нее неотъемлема. Даже светская русская культура тогда ставила глубокие духовные вопросы. При этом Россия экономически на подъеме, у нее есть все основания ожидать скорого процветания. Революция из этой ситуации вроде бы никак не вытекает, она обрушилась на страну как потоп.
Вначале все было, и правда, удивительно хорошо.
Вот картина, написанная в 1871 г., ее автор – Алексей Кондратьевич Саврасов. Он создал много живописных полотен, но известен как художник этой одной картины, которая на первой же выставке произвела… сказать «сенсацию» – значит, ничего не сказать.
Алексей Саврасов. Грачи прилетели. 1871 г.
Ну, что здесь может потрясти публику? Грязный снег, черные противные грачи, какие-то обглоданные березы без листьев, за березами черный сарай, дальше церковь непрезентабельная, подмокшая, не побеленная. Ничем она не сияет, она не на переднем плане. Тем не менее, зрители практически единодушно сказали этой картине – да! Ведущий русский художник этого времени Крамской написал: «На выставке очень много воды, деревьев, воздуха. Но все это – только деревья, вода и даже воздух. А душа есть только в “Грачах”». Значит, не злободневный сюжет, не очередное яркое обличение тяжелой действительности теперь может взорвать публику, как «Неравный брак» Пукирева или «Чаепитие в Мытищах» Перова всего за 10 лет до «Грачей». Многие современные школьники, когда видят картину Саврасова, кривятся: не мог художник сделать поярче, что ли? Наверное, мог. Но вот – почему-то не стал. Почему?
Когда смотришь на эту картину всерьез, понимаешь, что это не один из уголков России, говорящий о её убожестве – это она сама, один из ее ликов, и он отнюдь не убогий. Весна, грачи, которые только что прилетели – в этом есть знаменитое «уже, но еще не». Еще не раскрылись после зимы силы природы, но они уже ощутимы. Здесь, действительно, есть душа, то есть жизнь и, что самое главное – жизнь, которая радует, умиляет, вдохновляет.
Павел Михайлович Третьяков это почувствовал. Не имея художественного образования, он, тем не менее, смело советовал художникам: «Дайте мне хоть лужу грязную, но чтоб в ней правда была, поэзия». Поэзия в грязной луже? Но это не та лужа, в которую падает какой-нибудь несчастный представитель народа – все это наскучило, это уже было и прошло. Начинается что-то новое – без тенденции, без навязчивой назидающей «идеи»…
Помню, с одной экскурсией мы стояли перед «Грачами» в Третьяковке. Кто-то из группы вдруг сказал: «Да это же Великий пост!». Действительно, март – всегда время Великого поста, «весны покаяния», и она совсем не обязательно должна быть черной или темно-фиолетовой, как великопостные церковные облачения. Она вот такая – немножко грязная, талая, но очень свежая, юная. В этом контексте черные грачи неожиданно оказываются светлым символом надежды на обновление всей жизни. И старая церковь на заднем плане не вызывает ощущения, что она вот-вот обвалится, она – часть этой природы, более того, без нее природа будет в прямом смысле «бесчеловечной». И неказистый сарай оказывается абсолютно на своем месте, – а где вы видели в России другие сараи?
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые –
Как слёзы первые любви!
– написал в 1908 году Александр Блок.
Как будто именно про этот маленький уголок России под Костромой…
Следующая картина – лето, поленовский «Московский дворик».
Василий Поленов. Московский дворик. 1878 г.
Это совсем не окраина Москвы, как может вначале показаться, это почти что ее центр – Арбат, церковь Спаса на Песках начала ХVIII в., построенная еще в традициях ХVII в. Храм светлый, легкий, устремленный вверх. Вначале может показаться, что находящаяся рядом с ним темно-коричневая крыша сарая здесь лишняя. Нет – этот сарай, и светлый барский домик с колоннами, и колодец, бабы, детишки, лошадь – единое целое. Церковь не главенствует в пейзаже, ничего не подавляет и не определяет в нем. Но уберите ее из этого пейзажа – и он развалится. Более того, благодаря ей обыденный, провинциальный образ России приобретает духовное, «вертикальное» измерение. Сделано это, как и у Саврасова, иными художественными средствами, но также очень органично: «небесное» не противопоставлено «земному». На заднем плане справа еще одна церковь с колокольней (это храм Николы в Плотниках, в 30-е годы снесенный), и она тоже вполне естественно смотрится в пейзаже. А в центре картины – открытое свободное пространство, куда автор как будто приглашает зрителя. Мир, спокойствие, уют. Кажется, еще тысячу лет так будет. Какая революция? Разве в таком мире она возможна?..
Теперь от лета плавно перейдем к осени. Для этого перенесемся на берега Невы, в Санкт-Петербург. Пейзаж будет не петербургский, просто картина Левитана «Озеро» находится в Русском музее. Это большое полотно – его последнее произведение, написанное в год смерти художника. Левитан умер летом 1900 года в неполные 40 лет.
Исаак Левитан. Озеро. 1899–1900 гг.
Есть известная шутка: «великий русский художник Левитан родился в бедной еврейской семье». Но этот еврейский мальчик настолько глубоко впитал, почувствовал, полюбил русскую природу, что стал, пожалуй, одним из лучших ее певцов. Вот его слова: «Нет лучше страны, чем Россия! Только в России может быть настоящий пейзажист». Своим творчеством он эти слова подтвердил.
Левитановская живопись с ее свободным, мощным мазком – это совсем не Поленов, у которого все выписано точно, детально, почти как на фотографии. Такой густой живописной материи, такого полета кисти до Левитана, в русской пейзажной живописи, пожалуй, еще не было. Прорыв был в 80-е годы. А на рубеже веков Левитан достигает в живописи полной зрелости. В ней есть некоторое сходство с манерой французских художников, тогда на всех влияли импрессионисты. Но Левитан, посетивший Францию и видевший многие работы импрессионистов, тем не менее, отнюдь не их эпигон, он – русский художник.
А в России – как мы видим на многих его холстах – мимо церкви не пройти. У Левитана храм тоже никогда не выходит на передний план, но в изображении он занимает совсем не последнее место. В картине «О озера» церкви – белые вспышечки по всему горизонту. Ближайшая к берегу отражается в воде, и ее отражение написано почти таким же белым цветом, как облака. Церковь естественно «рифмуется» с облаками, как голубое небо – с водой. Очень хороша эта последняя левитановская картина. В ней дышится свободно, в ней все узнаваемо, конкретно, и в то же время она – о вечности. Вот она – Лета! Только здесь это не граница жизни и смерти, а наоборот: зрелость осени, обретенный покой, мир, благодать.
Так что такое Россия? Талый снег с грачами и мокрыми березами? Цветение лета, уютный барский дома с греческими колоннами? Бескрайняя озерная гладь с бескрайним небом на ней? Всё! И везде органично вписана в русское пространство церковь.
А теперь зима, 1910 год, т.е. время уже после первой русской революции 1905 года. Константин Юон, который очень любил писать Троице-Сергиеву Лавру.
Константин Юон. Лавра
На переднем плане – огни, на заднем высится громада монастыря. Здесь церковь не опоэтизирована, художник не любуется ею как Левитан. И живописная манера другая: здесь нет сочных мазков, палитра значительно более однообразная, все построено на контрасте переднего и заднего планов, все более плотно, чем у Левитана, и как будто чуть-чуть размазано. Уберите отсюда лавру – и будет бескрайнее поле с тревожными огнями окон на переднем плане. Впрочем, и ее присутствие не снимает этого ощущения тревоги.
Продолжение следует…