Дух Сталина и психотерапия. Как психическая травма передается из поколения в поколение

Опираясь на историю собственной семьи, пострадавшей от репрессий, и многих других семей с их реальными историями, автор рассказывает о феномене трансгенерационной психической травмы, которая может передаваться следующему поколению множеством способов: в действии, вербально, невербально, в эмоциональных реакциях на конкретные темы или, наоборот, в постоянном избегании каких‑либо тем. Публикуем фрагмент из главы, посвященной тому, как в семью автора проник Сталин.


Ну что же, по Хичкоку так по Хичкоку… Я жила, казалось, нормальной жизнью маленького ребенка 1960-х. У меня были родители, две бабушки и дед. Я ходила в детский сад. Была накормлена и одета, в семье никто не пропадал. И все же в этой семье, в этом доме жил страх. Сталин и не допустил бы, чтобы было иначе.

Как проник в нашу семью Сталин, которого давно не было в живых? Чтобы это объяснить, надо немного больше рассказать о том, как происходит межпоколенческая, или трансгенерационная, передача травмы (Шутценбергер, 2005). В каждой семье, в каждом новом поколении дети растут и развиваются под воздействием «информации», передаваемой им родными людьми. Сюда входит не только сознательная передача семейных норм и традиций, знаний о предках. Свою роль здесь играет и бессознательная коммуникация, которая, наряду с сознательной, имеет место в каждой семье, в любых отношениях (Балинт, 2018). Межпоколенческая передача происходит посредством повторения или постоянного избегания эмоционально нагруженных тем, эмоциональных реакций на конкретные слова, воспроизведения действий каких-то членов семьи, называния детей теми или иными именами, а также через установленные семейные правила (требования, запреты) и т. д. Таким образом, человек «знает» о родственниках и предках намного больше, чем ему кажется. И многое, сам того не осознавая, повторяет: как желательное, так и нежелательное. Эту «информацию» человек «черпает», например, из особенностей взаимодействия между членами своей семьи. Он сам в нем постоянно участвует, скорее всего, не задумываясь о том, что какие-то люди общались именно так задолго до его рождения.

Когда-то очень давно сестра сказала мне, что у нас на всю семью одно детство. Действительно, все мы без конца слушали мамины рассказы о ее детстве; можно сказать, что ее детство в нашей семье было главным. Конечно, она во многом оставалась травмированным ребенком и постоянно воспроизводила с нами эпизоды из своего детства не только в словах, но и в действиях и в такие моменты, разумеется, не задумывалась о том, что и почему она говорит и делает. Как это возможно?

Человек не всегда осознает, почему поступает так, а не иначе. В нашем мозге содержится очень много информации, и не всю ее мы осознаем. На подсознательном уровне человек помнит обо всем, что происходило в его жизни. А еще помнит мотивы каждого из своих поступков. Эта информация сохраняется по-разному. Часть — на сознательном уровне. Клинический психолог и психоаналитик Фил Моллон предлагает сравнить сознание с тем, что выводится на экран компьютера (Моллон, 2002). Сидя перед монитором, мы по своему желанию переключаем окна или просматриваем документы. Другими словами, на сознательном уровне хранится то, что мы точно знаем (или всегда помним). Например, вы легко ответите, как вас зовут, сколько вам лет, назовете свой домашний адрес или профессию. Но у нас есть еще и бессознательное. В нашей голове (компьютере) содержится и другая информация, но, чтобы найти ее, вспомнить, надо поискать вручную в папках или воспользоваться функцией «поиск». Кое-что запрятано не слишком далеко, и мы можем легко это вспомнить, даже если давно не вспоминали, то есть найти в своей голове, как находим в компьютере. Или же факт легко всплывает в памяти, если нам о нем напомнили. Такой бессознательный материал Зигмунд Фрейд вначале назвал предсознательным. Если вам скажут: «Квадрат гипотенузы…» — в голове, скорее всего, всплывет: «…сумма квадратов катетов». Хотя вы могли годами об этом не вспоминать. А еще в компьютере хранится много информации, которая обнаруживается не сразу — вы можете помнить, что «документ» должен где-то быть, но забыли его точное название. И тогда «поиск» не поможет. (Попробуйте вспомнить, какая оценка была у вас во второй четверти класса по географии! Если вы не были круглым отличником все школьные годы, то едва ли вам это удастся.) Бывает так, что какой-то «файл» повредился и вы не можете его открыть.

И вообще в компьютере есть то, чего неспециалистам не понять. Вот и в нашем сознании, как на мониторе, представлено далеко не все, что находится в голове (памяти компьютера).

Люди помнят не всё по разным причинам. Одна из них — простая экономия ресурсов. Представьте рабочий стол компьютера, который постоянно заполняется разными документами и папками. Их становится все больше, так что в конце концов там уже трудно найти нужный файл. И тогда мы наводим порядок: то, что нужно всегда иметь под рукой, — оставляем, что-то компактно размещаем по папкам, а что-то, для экономии ресурсов компьютера, сохраняем на внешних носителях.

Нам удобнее, когда не вся информация, имеющаяся в голове, находится на сознательном уровне. Если вспомнить приведенный пример с теоремой Пифагора, то очевидно, что большинству взрослых людей в повседневной жизни она не нужна. Конечно, эта теорема не заставила бы нас страдать, если бы постоянно находилась в свободном доступе , но она бы напрасно перегружала память. Поэтому знаменитая теорема лежит себе, хранится где-то недалеко в предсознательном и никому не мешает.

Но иногда информация автоматически удаляется на предсознательный уровень потому, что слишком мучительна. Так психика человека справляется с «перегрузом». Представьте, что в памяти человека теорема Пифагора связалась с неким трагическим событием. Скажем, сидел школьник с приятелями за уроками, при этом они больше веселились, чем решали задачи, шутили про Пифагоровы штаны… — и тут нашему герою сообщают о гибели любимого брата. Впоследствии у этого человека пресловутая теорема может полностью выпадать из памяти, потому что ассоциируется с ужасным воспоминанием. Он может впадать в ступор при упоминании теоремы Пифагора, чувствуя свою неспособность вспомнить, что это такое…

Память о событии может начать проявляться косвенно. Допустим, прошло время, и этот школьник (или уже взрослый человек) теперь почти не говорит о брате, но друзья и родные начинают замечать за ним странности. Например, рассказывая о смерти сотрудника, он вдруг называет покойного Пифагором. Или его начинает раздражать слово «штаны». Или он чертит на листе бумаги треугольники, когда нервничает. Наш герой, конечно, знает про умершего брата, но в такие моменты может о нем не вспоминать, уверенный, что просто от скуки чертит на бумаге какую-то ерунду, что «штаны» — всего лишь глупое слово. А «Пифагор»? — он и сам смеется над тем, что брякнул такую чушь.

Человек не всегда осознает, почему поступает так, а не иначе. Если его реакции кажутся странными и явно эмоционально заряжены — возможно, он таким образом сигналит о том, что «спрятано» и что, возможно, не осознает сам. На слова и поведение этого человека реагируют другие люди, прежде всего близкие. Они, в свою очередь, тоже не осознавая этого, что-то сигналят в ответ. Так осуществляется бессознательная коммуникация (вспомним фильм «Веревка»).

Подобно героям Хичкока, члены семьи могут, не проговаривая, воспроизводить трагические события, произошедшие недавно или давно. Человек может вновь и вновь воссоздавать свое тяжелое переживание, неосознанно пытаясь его преодолеть.

Постоянное повторение — известная попытка справиться с мучительным чувством. Например, ребенок просматривает один и тот же видеоролик, где появляется пугающий его персонаж. В чем тут заключается совладание со страхом? Во-первых, ребенок уже знает, чем все кончится. Во-вторых, страшный фильм можно в любой момент выключить или перемотать назад. Пересматривая фильм, ребенок пытается приобрести власть над тем, что его пугает. Иногда люди неосознанно воспроизводят драматичные ситуации из своего прошлого. Совладание с трудной ситуацией может быть таким же, как у ребенка, который смотрит страшную сказку. Переживание не окажется внезапным, к нему уже готовы. Кроме того, появляется надежда переиграть трудную ситуацию, чтобы на этот раз все закончилось лучше. Можно предположить, например, что мама не только вновь и вновь заставляла меня переживать драму «плохого» ребенка, но и «спасала» меня. Ведь если бы все действительно повторилось так, как было, то хороший старший ребенок должен был бы умереть. Но я была плохим старшим ребенком, и меня «Бог не прибрал». Ее саму, младшую, плохую, мать тоже постоянно наказывала и била. И ее «Бог не прибрал». А моя сестра считалась хорошим ребенком, но она не старшая. Оба ребенка выжили. Впрочем, выдохнуть с облегчением маме не удавалось, потому что все повторялось сначала. К несчастью для меня…

В этом трудность с навязчивым воспроизведением травматичной ситуации. Иногда оно постепенно прекращается само по себе — или случается все реже, или каждое последующее воспроизведение менее драматично, чем предыдущее. Но случается, что человек «застревает». Легче ему не становится, а действие повторяется снова и снова. В этом случае и взрослому, и ребенку может быть очень полезен психолог — у него измученный навязчивым повторением человек встретит принятие, а главное, постепенно справится со своей болью, от которой пытался избавиться посредством бесконечных повторений травмирующей ситуации.

В череду повторений может попасть не только тот, с кем случилась беда, но и близкий человек, другой член семьи. И тогда уже семья воспроизводит ту же самую историю.

Вот характерный пример. Пятилетний мальчик Ваня был очень болезненным. До его рождения в семье была дочь; она родилась нежизнеспособной и вскоре умерла. Мальчик же болел то гриппом, то ангиной. Это не угрожало его жизни, но он постоянно лежал дома с высокой температурой, и родителям приходилось часто вызывать врача. Когда после смерти одного ребенка в семье рождается другой, он часто оказывается замещающим (Морис, 2016). Родители ожидают, что он заменит умершего, и часто сын или дочь неосознанно им подыгрывает, идентифицируясь с потерянным ребенком. В кабинете психолога Ваня вначале все время играл в одну и ту же игру: маленькая пластмассовая свинка («хрюшка») болела и умирала. Ваня вызывал к ней то врача, то «медбрата» (роли, которые он брал на себя). Свинке никто не мог помочь. Потом Ваня перестал подпускать к свинке врача и медбрата, решил заняться ее лечением сам и стал с ненавистью терзать свинку медицинскими инструментами из детского набора: «Мы отрежем ей уши! Отрежем хвост!» Ваня ненавидел роль больного ребенка, которую вынужденно играл, поскольку чувствовал, что должен это делать. Наверное, для того, чтобы заменить родителям другого, потерянного ребенка. И однажды… Ваня в ярости выкинул свинку за шкаф! Это был знак того, что он расстается с ролью умирающей сестры. После этого он однажды глубоко вздохнул и заговорил о том, что его мучило: «Вы знаете, что у меня была сестричка?» Конечно, он не понимал, что во время своих встреч с психологом играет именно в «эту ситуацию». (Важно, что психолог не направлял игру, а просто наблюдал за ней, иногда обсуждая с ребенком происходящее.) Позже свинка снова появилась в играх, но теперь она была мальчиком по имени Хрюнь. Ваня смог отделить себя от сестры. Это девочка болела и умерла, а мальчик живет, и ему нужно простое детство здорового ребенка. В результате он стал меньше болеть. Конечно, этот процесс потребовал не одной или двух, а многих встреч с психологом.

В истории Вани очень важно то, что однажды ребенок смог облечь свои переживания в слова. В процессе межпоколенческой передачи травмы обычно все повторяется снова и снова, пока герои истории не поймут, что именно они, говоря словами французского психолога Анн Шутценбергер, «без конца пережевывают, как корова жвачку» (Шутценбергер, 2016). Давно надоевшее «пережевывание» прекратится, когда люди смогут об этом говорить и постараются всё понять. Взрослые — на своем уровне, дети — на своем. Следует отметить, что в случае с ребенком психолог работает с родителем-заказчиком. Если родитель посвящает психолога в тайну, но не согласен, чтобы ее раскрыли ребенку, психолог не имеет права это делать.

Я привела этот пример, чтобы показать: в межпоколенческой передаче травмы, конечно, участвует не один человек, хотя чьи-то проблемы в семье могут выглядеть наиболее «кричащими».

Системные семейные терапевты называют такого члена семьи «идентифицированным», то есть тем, кого семья обозначает как носителя проблемы (Эйдемиллер, Юстицкис, 2002). В случае с Ваней родители, потеряв одного ребенка, тревожились за второго и стали внимательно следить за его здоровьем. Они не понимали, что сын вступил в игру, бессознательно уловив ее правила, и без конца напоминал им прежнюю ситуацию, чтобы они снова и снова чувствовали прежнюю тревогу.

В приведенном примере мальчик знал о смерти сестры, и родители не скрывали от него свое горе. Но часто ребенку не рассказывают о травме, не сообщают правду о случившемся, объясняя это тем, что не хотят его расстраивать, он еще слишком маленький, чтобы знать, и т. п. (Шутценбергер, 2016). Вам уже известно, что те, кому не говорят правду, все равно неосознанно улавливают ее, и это отражается в их взаимодействии с другими членами семьи. Откликается в душе и вызывает сильные чувства. Напоминание о случившемся может проявляться в сновидениях. Так бывает даже тогда, когда уже не одно поколение не знает о том, что произошло.

Когда я узнала, что у бабушки Нюси было два мужа, а у мамы — два отца, сначала родной, потом отчим? Кажется, еще тогда, «на поселке». Бабушка Нюся говорила: первый муж был плохой, второй — хороший. Всегда ли меня волновал образ деда Шаталова, плохого мужа? На сознательном уровне — конечно, нет. Как любой ребенок в семье с тайной, я обычно не интересовалась тем, чем не следует. А между тем тайна исчезнувшего деда семью не покидала. Я думаю, что мама была на него похожа. Нельзя было не заметить, что в семейном альбоме нет его фотографии — ни такой, где он запечатлен один, ни такой, где он с женой или детьми. Но ведь этот человек был! Ведь я знала его имя. Мама однажды мне объясняла: бабушка повторно выходила замуж, начинала новую жизнь и поэтому все фотографии порвала. И я тогда поверила. Бабушку же я вообще об этом не спрашивала. И не догадалась бы. Но на самом деле образ человека, которого стерли из памяти, не просто говорит, а кричит о себе!

Когда я подросла, то стала строить предположения о случившемся с дедом, основываясь на воспоминаниях из детства. Почему я запомнила песню, услышанную в доме тети Нины? «Пусть я с вами совсем незнаком и далёко отсюда мой дом…» Я предположила: может быть, дед не вернулся потому, что встретил другую женщину? Почему бабушка читала мне: «ведут Антона на расстрел…»? Может, деда расстреляли?

Когда мама узнала, что я ищу сведения о ее отце, это ее встревожило, и она сказала сурово:

— Я думаю, для тебя дед должен быть примером.

(Так она сказала: не «уроком», а «примером».)

— В чем?

— В том, что, если не думать, о чем болтаешь, — посадят.

(Дед не пропадал без вести, его арестовали и судили по 58-й статье, «антисоветская агитация», и я уже четыре года шла к тому, чтобы увидеть его дело и узнать, «о чем же он болтал».)

— Как при Сталине?

— Как при Сталине.

— Слушай, я не хотела бы что-то не так сказать и после этого исчезнуть. И оказаться стертой из жизни, чтобы никто не мог найти моих следов. А ты?

— Ну так если сама виновата…

В любом разговоре содержится больше, чем сказано прямо. Этот разговор закончился фразой, подразумевающей: «он сам был виноват». Похоже, у человека отняли и жизнь, и его место в жизни. Я снова и снова вспоминала об этом дедушке, слышала упоминания о нем словно под бдительным присмотром незримого Сталина, который каждый раз мешал узнать больше. Позже мне стало известно и о других родственниках, которые исчезли, растворившись в неизвестности. Дух Сталина их охраняет. Знает ли он всех наизусть? Или у него есть невидимые списки? Бабушка Нюся, кажется, всю жизнь боялась ареста. А родители? Я не знаю. Бабушка никогда не поминала Сталина недобрым словом. Только Хрущева: «При Хрущеве хлеб гороховый ели».

«На поселке» родители все время ругались с соседями через забор. Однажды папа во время скандала дал соседу дяде Яше пощечину. И дядя Яша обратился в суд. Родители тогда, наверное, очень боялись. У нас еще не было телевизора, но был детский фильмоскоп. Я помню, как сидим мы с бабушкой в нашей комнатке в темноте и смотрим диафильм «Мальчик-с-пальчик». Фильм был остановлен на кадре, где малыш Мальчик-с-пальчик бежит по тропинке, а за ним гонится огромный людоед. Кажется, вот-вот догонит. И бабушка Нюся говорит: «Папу посадят, маму посадят… Кому мы будем нужны?»

Удивительно: тема ареста и заключения звучала в семье, где никто не был судим, но в роду по обеим линиям имелись репрессированные. Сколько мне было лет, когда бабушка Нюся показывала диафильм про людоеда? Года четыре. Или пять? Четыре года было моей маме, когда ее отец ушел на войну.


Когда я рассказала маме, что узнала о случившемся с ее отцом, она вдруг смягчилась. Мама редко смягчалась. Она сказала: «Бедный. Я думала, он просто где-то погиб, а он мучился». И через несколько дней добавила: «Я плакала». Да, мама, я тоже плакала. Говорят, что дед Шаталов, уходя на войну, сказал бабушке: «Береги детей». И бабушка боялась: вот вернется и узнает, что она сына не сберегла. Ведь мамин брат умер в тот самый год, когда арестовали его отца. А может, бабушка знала и боялась, что за ней тоже скоро придут?

Кроме темы ареста в нашей семье часто звучала тема потерянного дома, когда негде остановиться на ночлег, нет крыши над головой. Теперь я знаю, что этот мотив тоже из истории семьи. А ведь я много лет не понимала, как и почему подобные «идеи» приходили маме в голову. Помню, однажды она наказала меня (за что — не помню) так: «В постель не ляжешь, будешь спать на полу». Стелить себе постель на полу мне тоже не разрешили. Взять можно было только газету. Помню, стелю ее и так и эдак, все пытаюсь на ней прилечь — по-всякому жестко и холодно. А в газете была карикатура на капиталистический мир: три толстых буржуя. Наверное, это была «Правда».

Поделиться