В наручниках по городу, где когда-то чувствовал себя хозяином
Продолжаем публиковать материалы рубрики, автор которой рассказывает о своих поездках на Донбасс с группой сотрудников Луганского военно-следственного управления Следственного комитета России.
Мариуполь выкуплен Россией из неофашистского плена ценой неимоверной. И потому всё, что связанно с ним сегодня в официальных и частных новостях, зачастую воспринимается с ревностью: а стоило ли оно того? Строительство многоэтажек, транспорт, водопровод, поликлиники, библиотеки – ревность не к затратам, они в сравнении с военными, вменяемы, а к реакции мариупольцев – понимают ли они из чего их высвободили такой ценой? Действительно ли благодарны за освобождение, или их энтузиазм примитивно привязан к этим самым новеньким многоэтажкам и поликлиникам? Понимают ли местные, пережившие ад городских боёв, что они получают от пришедших русских? Или же они сами русские, настоящие, истинные – осознанно и выстраданно русские, гораздо более русские, чем те, кто, слава Богу, не познал, что такое жажда, голод и холод под минами и снарядами, кто не хоронил умерших на их руках родных и близких во дворах и на детских площадках? Нехорошая ревность старшего неблудного брата.
В Мариуполь из Луганска рабочая группа из следователя, криминалиста, трёх экспертов Военного следственного управления и прикомандированного крымского адвоката выдвинулась в шесть утра. Фордовский синий микроавтобус тянул напряжисто ровно, сотню с лишком держал легко, ловко обходя следы давних и свежих прилётов. Дорога неблизкая, и опытные службисты додрёмывали спинами к кабине – так не падаешь при резком торможении, мы же с адвокатом впитывали прокручивающиеся заоконные пейзажи, отмечая блокпосты на зачётных въездах-выездах Новоайдара, Макеевки, Дебальцево, Донецка, Горловки, Купянска, Волновахи. Цель выезда – следственный эксперимент, подтверждающий показания пошедшего на признательные показания военнопленного – убийцы мирных жителей. В «багажном отделении» микроавтобуса на самодельных полках всё необходимое – от металлоискателя до квадрокоптера. Лопатки, химприборы, макеты тел и оружия. Как выяснилось позже – даже бронежилеты и автоматы.
Дорога действительно получилась долгой, в конце концов и мы с адвокатом стали терять интерес к мелькавшим за окнами хатам и бронетехнике. Наконец-то прибыли – главный въезд на территорию металлургического комбината имени Ильича. Бывшего металлургического комбината. Здесь встретились-объединились с группой сопровождения подозреваемого ФСИН из Донецкого лагеря военнопленных и начали переговоры с дежурными охраны комбината из многославного отряда «Ахмат». Сверяли документы, уточняли состав допущенных и маршрут следования на закрытой территории. С маршрутом получалась проблема, ибо он зависел от памяти подозреваемого: где год назад дислоцировалась его рота, из расположения которой солдаты выступали на охрану периметра комбината.
Петляем по заводской территории в сопровождении охранников-чеченцев.
Кстати, нужно отметить – в качестве военной полиции чеченцы в зоне некавказской войны идеальны: они не вступают в сложности местной гражданской междоусобицы, когда непонятно, где брат, где сват и кто в каких родственных или дружественных отношениях с детского сада. Дисциплинированные, равно ко всем недоверчивые – как полиция они совершенно на своём месте.
Километровые кварталы бетонных остовов избитых ракетами и снарядами цехов смежаются сложнейшими переплетениями разноразмерных ржавеющих труб. Полноценные многорельсовые железнодорожные узлы с застывшими составами цистерн и грузовых вагонов на фоне усечённых пирамид плавильных печей. Есть даже внутренние автобусные маршруты.
Конечно, «Ильич» потрясает масштабами былых производственных мощностей – а что тогда пятикратно превышающий его «Азовсталь»? Ржавчина, сажа, бетонная пыль, тусклые рамные соты выбитых стёкол. То там, то здесь отжатые к обочине остовы натовской и эсэсэсэровской бронетехники. И даже ярко-жёлтый, густо побитый автоматными и пулемётными очередями пассажирский автобус. Сколько же работы тут было для сапёров. Однако «улицы» уже расчищены от завалов, кое-где высятся строительные леса – комбинат подлежит восстановлению. А какая-то жизнь в нём и не прекращалась: стоит притормозить, как тут же из, казалось бы, глухой бетонной и железной мертвечины появляются кошки. Чёрные, рыжие, они выпрашивающе заглядывают в глаза, но разборчивы, так же в никуда исчезают, игнорируя предлагаемый крекер.
«Там был мостик, рядом медпункт» – мостиков над железнодорожными путями несколько, все похожи, но со второго круга всё же находим нужный. Обгорелый натовский броневик, по стене киоска «укропам за батю». Брошенные берцы, рваная армейская куртка, нарукавная синяя изолентовая повязка… . В подвале под бывшей цеховой столовой – в штабе подразделения ВСУ – классика: столы, заваленные одноразовой посудой, пустыми банками и коробками, нары с гниющими матрасами и остатками одежды, по полу, меж пластика, бумаг и тряпья, множество использованных шприцов. И обязательный жовто-блокитный прапор. Теперь он трофей, а мне дарят сильно оцарапанную картонную иконку «Почаевскую» из разорённой поликлиники. Дома подреставрирую.
После фото- и видеофиксации показаний обвиняемого переезжаем с территории комбината в застройки частного сектора. Здесь он должен показать главное: откуда стрелял и как убивал мирных жителей.
Да, пользуясь моментом, местные делали вылазки на комбинат, мародёрствуя по силам. Но, с другой стороны, ведь не для преступного обогащения – а как и чем кормить детей во время войны? Нигде ведь ничем не заработаешь, и на гуманитарку не понадеешься – сколько-нибудь системная помощь возможна только при победе одной из сторон. Вот и свинчивали, обрезали, таскали на обмен спекулянтам всё, что помещалось в рюкзаки и сумки. Бывшие токари и электрики, маляры и лекальщики, литейщики и технологи.
Заметив группу из шести «мирных», двигавшихся в сторону комбината, подозреваемый сообщил по рации командиру, тот дал приказ «мочить». И подозреваемый, параллельным проулком бегом обогнав горе-воров, расстрелял в них весь боекомплект – четыре «магазина» – сто двадцать патронов! Двоих убил точно, остальные в темноте разбежались. Опять доложил, попросил срочно поднести патроны.
Год назад, когда его привезли в Мариуполь, ему как раз исполнилось двадцать пять. Простоватый сельский парнишка, со школы взведённый пропагандой на неизбежную войну с «руснёй», после мобилизации прошёл курс молодого бойца, получил оружие и веру в безнаказанность. И вот – сто двадцать патронов в мирных жителей, для разгона которых хватило бы выстрела в воздух. Двоих убил точно.
Подозреваемый, наученный лагерем военнопленных молчать, здесь на выезде возбудился, рассказывает и показывает всё в мельчайших подробностях, с каким-то даже доверием к нам. Криминалист и эксперты фотографируют, делают видеозаписи даже с квадрокоптера, ищут гильзы, следы от пуль. А я всё пытаюсь понять: эта неразвитая простота на самом деле позволяет не проваливаться в ужас содеянного? Ужас жить убийцей мирных, беззащитных, пусть по мелочи от нужды приворовывающих. Жить убийцей... Что, совесть – крест только интеллигентности?
Последние протокольные формальности, уточнение показаний, подписание документов – следователь, адвокат и подозреваемый, сцепленный наручниками с конвоиром, сидят в микроавтобусе. Криминалист и эксперты свободны. Вокруг всё очень даже тихо, солнечно расслабленно. По соседству спаренный магазин продуктов и стройматериалов, на высоком крыльце которого сходятся для обмена новостями неспешно пожилые женщины, спорят о соотношении цены-качества дети, к которому паркуют свои придавленные багажниками шушлайки деловитые мужички-ремонтники. Криминалист тоже заходит в продуктовый. Возвращается с большим жареным пирожком в прозрачном пакете. Молча протягивает неловко выбирающемуся из микроавтобуса подозреваемому – да что там! – признавшемуся убийце. Тот так же молча принимает. Жадно кусает.
Если бы пирожок предлагал следователь, можно было бы заподозрить профессиональную попытку «установления доверительных отношений». Но криминалист! – уже шесть лет как пенсионного возраста подполковник-новосибирец, здесь, в зоне СВО, продолжающий службу Родине. Здесь лишь человеческий порыв покормить голодного, пусть преступника. Невольно примеряю: а я на такое способен? Как всё непросто.