Михаил Жванецкий
Фото: Иван Коваленко / Коммерсантъ
Осенний блюз
Вы не имеете права мучить родных неудачами, неидущей работой, разваленной жизнью. Только радовать. Вы должны радовать их успехами, карьерой, блеском и уважением начальства.
И высоким заработком.
Неудачи делают вас невыносимым. Невыносимым делают вас неудачи. Прежде всех не понимают жена, дети, мать.
Вам смотрят в затылок.
Вам смотрят в затылок.
От этого ваши дела усугубляются. Ваши дела усугубляются, вы уже огорчаете всех.
Вы расстраиваете неповинных. Вы расстраиваете неповинных, а ваша голова...
Ваша голова, как любой другой орган, в такой обстановке отказывается работать.
От поисков идей, открытий у вас образуется пришибленный вид.
У вас образуется пришибленный вид, а попытки помочь по хозяйству лишь подчеркивают положение. У вас вырывают ведро.
У вас вырывают ведро и — «Твое место не здесь!» А где ваше место? А где ваше место? И вы идете на улицу. Вы пытаетесь мужественно смотреть на прохожих. Но у вас срывается взгляд.
У вас срывается взгляд и перекошены брюки. Перекошены брюки, и старая знакомая давно уже вышла замуж — и ни в какое кино, и зачем ей это снова, зачем ей это снова?
А старый товарищ, а школьный товарищ бежит.
А школьный товарищ, а старый товарищ бежит каждый день, все увеличивая дистанцию.
От инфаркта, от родных, от новостей и прейскурантов.
Он бежит.
И говорить с ним...
И говорить с ним можно только на бегу под дождем, когда он в трусах, а вы в плаще, и все увидят, как счастье и несчастье бегут рядом.
Снова бегут рядом. А тот...
А тот один, кто буйным ветром занесен в Алма-Ату, — тот сидит там и стесняется...
Тот сидит там и стесняется писать.
Сюда оттуда.
Стесняется.
И когда вы не вдруг, а точно и буквально напились, обнаружив в себе, обнаружив слабость характера и неустойчивость позиции, развязка завитала и затряслась маманя. Маманя ночью под подушкой затряслась.
Рыдает мама, зажимает рот... Страшнее нет. Жена и дети — все скрывают слезы.
На вас без слез, на вас без слез вообще нельзя и незачем смотреть.
От вырезок о вреде водки вы напиваетесь страшнее, вернее, снова... и просите вас поддержать жену, чтоб выпить с вами... Жена. Она бледнеет. А вам надо. Вам надо с кем-то.
И вот уже не дома, на скамейке в парке какой-то девушке в немытых босоножках снизу ног вы повторяете рассказ с припевом: «Да, она меня не понимает» — и, сосчитав в кармане мелочь: «Я тебя озолочу!..» И на вокзале в сопливой, гулкой, рваной тишине, меж телогреек и кирзой буфета, роняя капли, пишете в Алма-Ату.
И только когда быстро.
И когда жутко быстро...
И когда страшно быстро...
Когда мгновенно вдруг пришел ответ...
Пришел ответ, где то же, только ярче. Глубже и занятней.
Где их с беременной женой, ее ребенком, первым мужем и его женой хозяйка выгнала. Оне...
Оне живут у дворника и ездят на трамвае в кухню.
А туалет в горах, и банятся в четверг.
Восьмой четверг второго месяца нисана.
И, вашу боль поняв, проникшись вашим горем, он просит вас прислать пятерку на расходы и челюсть новую для сына, из пластмассы.
Вы чувствуете — вам немного лучше...
Вам немного лучше... А вот и лучше быстро, быстро лучше... Ах, ибо.
Ах, ибо ваши неудачи кому-то кажутся мечтой. Домой идите быстро.
Ох, как хочется наказать...
Ох, как хочется наказать льва за когти, за рычание, за пасть страшную, опасную, за то, что крадется, охотясь, нападает из-за угла, выслеживает, мерзавец.
Ох, как его нужно наказать, наказать!!!
Ох, как нужно наказать белого медведя за тупость, за то, что на белом не виден, за то, что на мужественных людей нападет, скальп с них снимает, живот выедает, наказать, наказать, наказать!!!
Лису — за хитрость, за рыжесть, за низость, за манеру жрать, за саму жратву, за наших цыплят, что у нас поедает. Все их поколение наказать, все их потомство!!! Что значит?!. А пусть не будет! А пусть не смеет!
Змею наказать. Знаем за что! За ползучесть! За гадость, за страшность, за мерзость, за внезапность, за глаза остолбенелые, за тело мерзкое-длинное-ползучее...
Шакала — за дрожание. За слюни, за вой ночной проклятый. Все потомство. Ничего, что там приличные есть. Все поколение!.. А чтоб вообще!
Всю тварь мелкую черномордую, чернотелую, чернолапую, чернопастную, отвратную.
Бить, бить, наказывая.
Не понимают — бить, чтоб поняли, понимают — бить тем более. Бить свирепо, без разговора.
Объяснений не прини-мать их!
Извинений не прини-мать их!
Они будут говорить, что они такие. Такие-такие! За то их и наказываем.
А голоса во время оправданий?! А вытье?! А чавканье в клетке?! А гадость, что из них течет на клеткин пол! Наказывать! Наказывать!
Как сюда попали?! Перебегаете, суки, из леса в лес?! Спутываете нам фауну?! Перепутываете! Жить не даете!
Лапы выворачивать и в глаза смотреть...
А пока не покается!..
В чем?.. Не должен был! Не должен был! Потому что противный, отвратный, ихний.
Кто сюда пустил? Кто запах его не почувствовал? И его наказать. Взять и рвануть книзу. В следующий раз умрет — не пропустит! И пропустит — умрет.
Смерть украшает каждого.
Только чтоб на глазах!
Смотреть на холод издали
Мой Морис — англичанин.
Он очень спокоен.
Ему не нравится наш климат, начиная с октября.
Он каждый день требует, чтоб я открывал ему дверь. Он хочет узнать погоду.
Если снег, он принюхивается, оборачивается ко мне…
— Опять зима? Что это за страна? Зима, зима… У вас что, вечная зима?
— Да, Морис. Что я могу сделать?
— Как вы здесь живете на снегу?
— Вот так! Высунемся, как ты, и спрячемся. Потом надеваем шерсть, как ты, быстро и коротко перебегаем до ворот, как ты, и садимся в машину. Там тепло. Ты со мной ездил.
— Да. Но я не могу выйти.
— Подойди к двери гаража, я ее для тебя приподниму. Будешь сидеть в тепле и наблюдать за зимой.