Патриотизм

Они врут, потому что я им не верю Российское кино пытается помирить окопников со смершевцами, штрафников с заградотрядовцами, коллаборационистов с партизанами, зеков с охранниками, власовцев с особистами, и, разумеется, белых с красными. И в итоге – наших с немцами.

1904 год. Мальчик в Одессе смотрит кукольный театр. «Занавес, закручиваясь, поднялся, и я увидел Порт-Артур: его набережную, вдалеке желтые сопки с маленькими русскими батареями. Возле парапета набережной качались на волнах джонки с камышовыми парусами. А на рейде стоял громадный русский броненосец «Петропавловск», грозно повернув в открытое море свои башенные орудия, а на мачте виднелось белое полотнище андреевского флага.

В моей душе шевельнулось горячее чувство восторга, хотя я еще тогда не знал, что это необъяснимое чувство называется патриотизмом.

Тем ужаснее было то, что произошло в следующий миг: раздался пиротехнический взрыв – бенгальская вспышка посередине «Петропавловска». Длинный корпус броненосца раскололся пополам, нос и корма поднялись, и в таком виде корабль стал медленно опускаться в морскую пучину. Над гребнями искусственных волн осталась лишь одна мачта с андреевским флагом. Но вот исчез и андреевский флаг под звуки марша «Тоска по родине», который беспрерывно исполняла балаганная шарманка…» (Валентин Катаев, «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона»).

Так получилось, что патриотизм связан с грустью. Наверное, это закономерно. «Тоска по родине», «Прощание славянки», «Амурские волны» и особенно «На сопках Манчжурии» - вот шедевры русского патриотического искусства. А не «Широка страна моя родная» или «Гремя огнем, сверкая блеском стали».

Патриотизм – это любовь к родине, а не военно-полевые восторги. Хотя довольно часто патриотизм востребуется на поле брани. Или на фронтах битвы за урожай (за нанотехнологии).

Но тут вот какая штука. Взять, например, семью. Успешная семейная жизнь взрослых людей – это умение заботиться друг о друге, поддерживать, сочувствовать. Помогать. Не лениться мыть посуду, ходить в магазин, гулять с детьми и проверять у них уроки. Но весь этот успех стоит на твердом основании любви. Если человек не умеет любить – то есть переживать восторг и страсть, желание и счастье – то у него ничего не получится по части мытья посуды и прогулок с малышом.

Поэтому молодые люди должны учиться любить. Восхищаться и страдать. Щадить, прощать и утешать. А самое главное – ощущать свои чувства, и чувства того, кого любишь. Иначе все правила совместной уборки квартиры просто не сработают.

Точно так же любовь к стране, к народу – важнее, чем умение собрать автомат Калашникова и знание хронологии победных битв. Она должна быть сначала, а «ура-вперед» - потом.

Но любовь – это всегда чуть печальное чувство.

Был хороший фильм «В моей смерти прошу винить Клаву К.», по сценарию Михаила Львовского, который ныне наверняка пребывает в раю как автор песни «На Тихорецкую состав отправится». Так вот, в этом сценарии было замечательное место. Мальчика бросила девочка. Мальчик спрашивает папу:

- Что мне делать?

- Страдать! – отвечает папа.

- Я не умею…

- Чему же вас в школе учат?– возмущен папа. – Страдать он не умеет!

В советской школе учили многим вещам, полезным и не очень. Но чему не учили совсем – так это страдать. И запрещали говорить и думать про любовь. Потому что серьезное отношение к любви непременно вызывает страдания. Советская педагогика вполне официально была педагогикой оптимизма, бравурности, маршей и стягов: жизнь в отсутствие любви и смерти. В нынешнем воспитании чувств любовь заменяется техникой быстрого соблазнения (pick-up) и совокупления. А смерть – кровожадными фантазиями компьютерных игр. Переживать некогда.

Вот поэтому с патриотизмом у нас проблемы. Особенно это касается литературы и искусства. И особенно в последнее время, когда на экраны выходят фильмы специально «патриотического», то есть военно-победоносного свойства. Это какое-то недоразумение. Фильм про войну может оказаться патриотическим. А может остаться военно-историческим, военно-приключенческим. Но понятия сместились. Раз про войну – значит, по разделу патриотизма.

К созданию таких фильмов привлекаются люди в погонах с большими звездами. Это честные и увлеченные люди. Но им всего интереснее собственная профессия: стратегия, тактика, стрельбы и взрывы. Это понятно. Но совершенно не относится к делу.

Вы представляете себе фильм о любви, снятый под эгидой Общественного совета по акушерству и гинекологии? С урологами и сексологами в качестве консультантов? Примерно такое же отношение стрельба имеет к патриотизму. В «военно-патриотическом воспитании» столько же смысла, сколько в любовно-венерологическом.

Нынешняя российская «кинопатриотика» - есть и такой странный термин – застряла в сетях взаимоисключающих исторических концепций. Увязла в желании примирить всех со всеми, выстроить единую линию восприятия страны и ее прошлого. Помирить окопников со смершевцами, штрафников с заградотрядовцами, коллаборационистов с партизанами, зеков с охранниками, власовцев с особистами, и, разумеется, белых с красными. И в итоге – наших с немцами. Вот сейчас они все зацепятся скрюченными мизинчиками и хором скажут: «Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись!» И наступит полное единство взглядов на кровавую историю нашего многострадального отечества. Родину и друг друга возлюбят потомки белых и красных, внуки зеков и охранников и далее по списку (см. выше).

Ничего не выйдет. И не только потому, что понятие «страна», она же родина, жульнически смешивают с понятием «государство», оно же власть. И не только потому, что в ходе съемок фильма вряд ли можно этак быстро-быстро составить новое, но при этом общепонятное и общеприятное (sic!) понимание истории.

Прежде всего потому, что патриотизм – это нежное чувство. Личное, интимное, иногда слезное, иногда восторженное; бывает, что горькое. Но всегда – мое собственное. Не навязанное извне, а пережитое мною самим.

Это удивительное чувство причастности чему-то большему, чем я. Но не страшному и грохочущему, как танк в атаке, а прекрасному и печальному, как осенние листья на кладбищенских деревьях, золотые ветки на фоне голубого неба. Чему-то чистому и отважному, как слова «Запомни, моя фамилия Сотников, у меня есть отец, мать и родина». «Восхождение» Ларисы Шепитько по повести Василя Быкова – пожалуй, самый патриотический советский фильм.

И странное дело…

На днях я разговаривал с одним умным и тонким человеком. Он рассказал, что смотрел фильм «Король говорит» - и что неожиданно ощутил прилив патриотических чувств. «Странное дело, - сказал мой собеседник, - неужели я на полчаса стал патриотом Британии? Нет, конечно. Но, наверное, для патриотизма не всегда нужна родина».

Парадокс, конечно. Но парадокс – это истина, внешне похожая на ложь (в отличие от софизма, который есть ложь, внешне похожая на истину).

Патриотизм есть чувство причастности к чему-то большому, важному и прекрасному (к тому, что воплощается в целостном ощущении родины) – поэтому он заразителен. Как всякое сильное и искреннее чувство.

Сильнейшие патриотические чувства я ощутил в финале фильма «Охотник на оленей», когда друзья погибшего во Вьетнаме американца поминают его за скромной трапезой и тихонько поют гимн. Это были чувства других людей, по поводу другой родины, их родины, не моей. Но эти чувства были столь мощными, что перелились через рамку экрана и затопили мое сердце.

В наших отношениях с родиной много чего намешано: тут и привычка, и лояльность, и верноподданность, и национализм, и обман государства в обмен на обещание сидеть тихо. Тут возможны разные хитрые счеты. Только патриотизм нежен и чист. Патриотизм не может быть надутым, парадным, громким и агрессивным. И главное, не может быть неискренним.

У нашей «кинопатриотики» две беды.

Первая – это великая путаница понятий. Даже самый хороший, профессионально сработанный и исторически достоверный фильм о войне – не обязательно должен пробуждать патриотические чувства. Но если фильм не вызывает патриотических чувств – это не значит, что он антипатриотический. Боже упаси! Это просто кино про другое. Кино про войну, кино про мир, про что хотите. Патриотизм – редкий гость на экране. Поскольку само патриотическое чувство нечасто возникает. Тонкая духовная связь между героем и родиной; связь, которая воспринимается зрителем именно в таком, тонком духовном качестве (а не «эк мы им врезали!») – вот о чем речь.

Вторая беда – неискренность. Может быть, за шумом, стрельбой и рукопашным боем прячутся сильные чувства – но мы их не ощущаем, не можем разглядеть. Тонкая человеческая эмоция либо тонет в крике, либо превращается в штамп, в закушенную губу и просверк взгляда. Искренность, как ни крути, вещь обоюдная, она рождается в диалоге автора и читателя, актера и зрителя. «Он врет, потому что я ему не верю» - именно так, а не наоборот.

Вернемся в начало ХХ века.

Мальчик смотрит на первые опыты русского кино.

«В юнкерском училище, где два раза в неделю мой папа преподавал русский язык и географию, была назначена демонстрация нового изобретения – живой фотографии братьев Люмьер. До этих пор съемки живой фотографии производились за границей, а у нас их показывали в иллюзионах. Теперь же, оказывается, и у нас в России открыли секрет живой фотографии… Замелькали открытые летние вагончики с парусиновыми занавесками; поезд остановился, и на перрон стали выпрыгивать офицеры в белых летних кителях; замелькали фуражки в белых чехлах и блестящие шевровые сапоги, некоторые со шпорами; прошли дамы в кружевных платьях, с кружевными зонтиками.

Все это было не заграничное, не парижское, а свое, русское, хорошо знакомое, одесское, даже будка с зельтерской водой, из которой с любопытством выглядывала черноглазая продавщица. Я чувствовал прилив патриотизма, гордость за успехи родного, отечественного синематографа» (Валентин Катаев)

Круг замкнулся.

Патриотическое кино – это не только кино про патриотизм.

Гордость за успехи родного, отечественного синематографа можно испытывать во время просмотра, триллера, саспенса или костюмной мелодрамы. А если мы вместе с героем почувствуем дрожь родной земли или дыхание народа…

Будем терпеливо ждать. И не будем путать понятия.

CHASKOR.RU

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе