Мне показалось, что в целом получилось неплохо – грустновато, но достаточно легко и непринужденно. 

Но зря мне так показалось. 

Как это обычно и бывает, последовали отклики и комментарии. Некоторые были вполне поощрительными и ободряющими, другие же критическими, а иногда и острокритическими. Одни упрекали автора в социальном пессимизме, в очернении действительности и в нежелании делить с Родиной все ее радости и горести. Другие – их было больше – в похабстве и непотребстве. "Наверно, не с Родиной, - нараспев произнес один критик, - он делил тяжесть потерь в лихие девяностые, когда крестами покрылась земля наша, как во времена кровавых битв, когда миллионы легли в землю сырую". Прочитав эту болью неподдельной исполненную и инверсиями выразительнейшими украшенную филиппику, автор задумался глубоко и едва не зарыдал от преступной бесчувственности своей. А критик меж тем продолжал (правописание подлинника сохраняю): "А что он видит сейчас? Три пьяных бабы для него образ земли нашей, только так и ни как иначе видит он народ наш. Серой пьяной массой, которая "нажрется" в усласть и запоет, загорланит во всю силу, демонстрируя нам и всему "цивилизованному миру" суть свою. Так, господин Рубинштейн, вы нынешнюю Россию видите?" И чуть позже: "А что же "Гимн Любви"? Неужели, писаки российские так оскудели, что за "Гимн любви" похабщину выдавать только умеют?"

"Неужели и правда так и только так вижу я народ наш, - пригорюнился я, - неужели и правда "в усласть"? 

Была там и другая критика – чуть менее жесткая, но не менее справедливая и, главное, предельно назидательная. Такая, например: "Не надо приводить в пример развратных пошлых пьяных теток и называть все это гимном любви. Если говорить о ЛЮБВИ, то это прежде всего высокое, прекрасное ЧУВСТВО. Прежде всего!" С этим не поспоришь. А с этим и подавно: "Писатель должен быть ответственен за то, что он пишет. Он должен отдавать себе отчет в том, что это накладывает отпечаток на сознание читателей, в числе которых могут быть еще несформировавшиеся личности". Я и вообще-то обожаю конструкции, начинающиеся словами "писатель должен". Но эта показалась мне если не вершиной, то по крайней мере предгорьем истины с большой буквы. 

В общем, в результате в моих собственных глазах сложился весьма неприглядный образ автора, соединивший в себе циничный антипатриотизм и глубокую моральную испорченность. 

А уж когда я прочитал о том, что "подобные Рубинштейну авторы не прислушиваются к замечаниям и упорствуют в своем невежестве, ослепленные гордыней", я чуть не завопил: "Как это не прислушиваются к замечаниям! Как это упорствуют!"

И тут же уселся за работу над ошибками. 

И тут же принялся сочинять новый, исправленный с учетом мудрой критики новогодний текст в надежде, что он-то не вызовет столь суровых нареканий со стороны строгой, но справедливой критической массы. Начал я так: 

Остановка 
(быль)

Признаюсь, друзья, не с очень хорошим настроением провожал я прошедший год. Поссорился из-за пустяка с женой, больно и обидно оцарапал кот, огорчили проникнутые скрытой русофобией заявления некоторых так называемых лидеров некоторых так называемых государств. Да и слякоть под ногами напомнила о том, что не все еще гладко у нас в коммунальной сфере. 

Но то, что я увидел по дороге в супермаркет, где собрался прикупить кое-чего к своему скромному праздничному столу, зарядило меня живительной бодростью и неподдельным оптимизмом. Я увидел трех ожидающих трамвая женщин. Они были одеты скромно, но опрятно. Лица их выражали усталость, скрашенную спокойным достоинством и уверенностью в завтрашнем дне. "На таких женщинах и держится наша Россия", - подумал я. 

Но не только я так подумал. Мимо шла молодая пара – юноша и девушка. Взглянув на женщин, юноша вдруг сказал: "Позвоню-ка я маме!" "Ой, Валерка, какой же ты молодец! - с готовностью подхватила девчушка, с нежностью глядя на своего рыцаря. - И мне ведь надо родителям позвонить!" И они, весело смеясь, синхронно полезли каждый в свой карман за мобильными телефонами.

Женщины между тем тихо переговаривались между собой. "А какой хороший вечер был, правда, Римма Федоровна? - говорила одна. - И подарки хорошие. Шампанское, конфеты. Не пожадничал наш Палыч в этот раз. Молодец!" "Ой, а видели, как Матвей Ароныч-то разошелся? - воскликнула другая. - И не скажешь, что скоро семьдесят". И все трое залились добродушным смехом. 

Трамвай между тем все не шел и не шел. 

Подошедшая к остановке группка молодых людей и девушек в надетых поверх курток красно-белых футболках с надписью "Наши" запела на мотив российского гимна: 

Гордимся мы нашей могучею силой, 
Которая вставит и этим, и тем. 
Ты нас накорми, сохрани и помилуй, 
Отлитый в граните великий тандем. 

Окончив петь, ребята, чтобы согреться и скоротать ожидание, затеяли какую-то подвижную игру, стараясь не сильно шуметь и не мешать прохожим. "Есть на кого оставить страну", - подумал я со светлой грустинкой. 

"А что, девочки, - вдруг сказала одна из женщин, - чем так-то стоять, может, и мы споем? Чем мы хуже?" "Да ну вас, Нина Филимоновна, неудобно. Подумают, что пьяные". "Вот глупости! - возмутилась Нина Филимоновна. - Почему же это если поют, то обязательно пьяные. У нас на Руси испокон веков так: песня хороша и в радости, и в горести. Да и пусть думают. Споем, девчонки!" И "девчонки" запели - тихо, мелодично, стройно. 

Заслушавшись, я забыл обо всем. О глупой ссоре с женой, о вздорном коте, о нелегких внешнеполитических проблемах нашего государства, о недостатках в работе коммунальных служб, о неизжитой до конца коррупции на местах, о разрушающей все на своем пути оранжевой заразе, все еще грозящей нашей такими усилиями добытой стабильности. 

О чем была песня, я не вспомню. Скорее всего о том, о чем и все песни – о счастье, о труде, о любви. Запомнился мне лишь припев этой песни, припев, в котором слилось все: и нежность, и надежда на лучшее, и любовь к родной стороне, и любовь к тем, кто нашу страну бережет, делает ее сильной и счастливой. "Тили-тили, - пели они, - трали-вали! Нет житья без вертикали". 

В этом месте я прервался и задумался. Не получилось ли у меня опять по смыслу то же самое, что и в забракованном тексте? Ну, в смысле припева. Но нет, прочь сомнения. Это уже мнительность, по-моему. Или, что еще хуже, испорченность, которую мне и без того ставят в упрек мои мудрые критики. 

Все. Надо теперь как-нибудь дотянуть этот текст до конца, изо всех сил стараясь ни разу не употребить практически неизбежного в подобном жанре слова "оливье". Тьфу ты черт! Все-таки я его употребил. 

Ладно, с Новым годом опять. 

Лев Рубинштейн

Грани