Ганна Зубкова: «Мне интересна граница между артефактом, объектом искусства и архивом»
7 декабря 2023 ● АРТГИД
Междисциплинарность, обращение художников к философским, социологическим концепциям и материалам из других академических областей — эта тенденция наметилась давно, но стала особенно заметна в ситуации концентрирования внимания на внутренних, ранее незаметных процессах.
Ганна Зубкова.
Фото: Оксана Тимченко. Courtesy художница
В ноябре этого года Музей современного искусства «Гараж» представил новый проект программы Garage Archive Commissions — «Ложное солнце. Ловец» Ганны Зубковой. На протяжении пяти лет художница работала над исследованием, расчеты (и просчеты) которого вошли в инсталляцию, состоящую из семи «мифов», показывающих разные этапы создания проекта. В пространстве музея представлены видеопопытки запечатлеть закат в Заполярье, архивные документы и материалы из открытых источников — от «Википедии» или гугл-карт до фрагментов научных статей. Отправной точкой для проекта стал случайно обнаруженный архив малоизвестного советского философа-марксиста Георгия Курсанова. Сложно представить иные обстоятельства, при которых его рисунки, вырезки из газет и другие документы попали бы в институциональный архив, тем более в архив музея современного искусства. Но, кажется, вся работа над «Ложным солнцем» — череда совпадений и случайных находок, которые в итоге становятся ветвями одного процесса. Это проект о философе? Об идеологии и истории? О феномене паргелия? Или о конструировании системы знаний? «Ложное солнце. Ловец» — хитросплетение разных повествовательных линий, поиск границ и их стирание. О том, что такое research-based art, как работать с исследовательскими методами и преподавать их, «Артгид» узнал у Ганны Зубковой.
Юля Евстратова: Верно ли, что для вас отправной точкой проекта стал найденный архив? Где вы его нашли, и почему он вас так заинтересовал?
Ганна Зубкова: Да, можно сказать, архив стал началом. Говоря, что он обнаружен случайно, помню о том, что за любой случайностью есть структуры власти и знания, а также определенная последовательность событий. Архив был найден в квартире, которую мой друг купил в Москве и которая ранее принадлежала малоизвестному советскому философу. Папка, лежавшая в стопке вещей на выброс, привлекла наше внимание — мы оказались наследниками поневоле. Архив — разрозненный набор не связанных между собой документов, в который ты окунаешься, как в пространство памяти, где вместе с тем невозможно расставить все по местам вроде мебели в комнате. Пусть это и случайное наследство, мы все равно были за него ответственны. Общаясь с архивом, я поняла, что не хочу спекулировать на тему жизни этого человека или достраивать его биографию, как отдельные точки отсканированного 3D-объекта. В выставочный экспонат архив тоже превращать не хотелось.
Герой архива родился в годы Первой мировой войны, занимался философией марксизма-ленинизма, преуспел на этом поприще и умер в 70-е. Он не был широко известен: работа с его бумагами не касалась сенсационных открытий. В нескольких бумагах — жизнь обычного человека внутри системы. И этот момент мне тоже был интересен: индивидуальный опыт в системах знания или идеологии.
Если коллекция — специально отобранные по какому-то признаку вещи и документы, то архив — напротив, нечто разрозненное и фрагментарное. Для меня ключевыми стали факты и свойства архивных документов, а именно дата и место. Из них и начал складываться хронотоп: с одной стороны, временная линия, с другой — линия в пространстве, через череду стран и мест. Я разработала метакарту, чтобы отправиться в каждую из установленных точек и попробовать обнаружить пересечения с телом большой истории: например, этот человек родился в год начала Первой мировой войны, а последние его рисунки датированы 1937 годом — началом Большого террора. В какой-то степени я стала точкой объединения биографии, данной мне в обрывках, и мировой истории. Под словосочетанием «между прошлым и будущим» на самом деле лежит конкретный картографический метод — создание хронотопа.
Архив Георгия Курсанова.
Фото: Зарина Кодзаева. Источник: russianartarchive.net
Георгий Курсанов. Пейзаж с ручьем. 1927.
Архив Георгия Курсанова. Архив Музея современного искусства «Гараж». Источник: russianartarchive.net
Юля Евстратова: Здесь возникает и этический вопрос переноса личной истории в публичное поле. Почему архив не остался в плоскости неизвестного и интимного?
Ганна Зубкова: Меня интересовали не столько частная жизнь и попытки ее достроить или вообразить, сколько сохранение находки в качестве архива как такового. Было любопытно наблюдать за мерцающей границей между артефактом, объектом искусства, произведением, архивом, коллекцией, поработать с этим словарем, инструментарием для описания определенных систем и принести полученный фрагмент знания туда, где его не должно быть. Архив «Гаража» — система, сохраняющая часть наследия, свидетельства жизни и работы художников-нонконформистов, то есть маргинальных явлений культуры. Архив номенклатурного системного философа, который я решила передать в «Гараж», становится своего рода неучтенной каденцией контекста, которая через мой жест включает себя туда, где ей как будто бы совсем не место.
Юля Евстратова: Сейчас в «Гараже» можно увидеть результаты ваших размышлений — проект «Ложное солнце. Ловец». Это инсталляция-эссе с несколькими сюжетными линиями, отсылками и цитатами. Какой синопсис мог бы быть у этого эссе?
Ганна Зубкова: Мне кажется, что сама логика этой работы сопротивляется краткому пересказу. Мы можем говорить о французском происхождении слова essai — «проба», «попытка», то есть действие, которое существует без опоры на результат или без уверенности в нем. Инсталляция «Ложное солнце. Ловец» — одновременно карта, инструкция и диспозитив. Это устройство, собранное из попыток засвидетельствовать закат солнца в разных точках хронотопа географической Европы, где пересекаются два больших утопических проекта и две мифологические системы: от острова Парос в Греции — места добычи мрамора для античных статуй до города-призрака Рудник в Республике Коми, где внутри системы ГУЛАГа добывался уголь. Все попытки застать закат на перифериях условных империй оказались провальными. Карта, входящая в инсталляцию, поясняет, как производились расчеты времени и точек на местности, в которых можно было увидеть закат. Мне казалось, ошибки быть не могло, но все же я всякий раз ошибалась: закат случался «послезавтра» — там и тогда, куда невозможно попасть.
Вид инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж», Москва. 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy Музей современного искусства «Гараж»
Ганна Зубкова. Faux Soleil, recherche.
Courtesy художница. Источник: hannazubkova.com
Ганна Зубкова. Faux Soleil, recherche.
Courtesy художница. Источник: hannazubkova.com
Юля Евстратова: Все разрозненные отрывки вы называете мифами. Можно ли сказать, что это связано с невозможностью быть свидетелем заката?
Ганна Зубкова: C невозможностью засвидетельствовать в целом, да. Неслучайно здесь есть образ «ложного солнца», давший название исследованию. Ложное солнце — это оптико-метеорологический феномен, который можно увидеть, лишь находясь в определенной точке: у солнца возникает «нимб», и по краям от солнца на его уровне появляются два солнечных двойника. Название моего исследования указывает на условность переживания и возможности его описания. С одной стороны, это понятие, которое обозначает феномен. С другой, отсылка к источнику, к двойному солнцу, которое появлялось где-то, когда-то, но без нас. Существует ли оно вообще? Или существовало только для наблюдателя в конкретной системе координат? Существует ли оно без наблюдателя? В какой мере оно ложное? Речь идет о рассказе (или пересказе) — о явлении, неминуемо преобразующемся в миф. Именно соотношение свидетеля, события и рассказа о нем (то, что я условно назвала мифом) определяет устройство проекта.
Куратор архива «Гаража» Саша Обухова в тексте к проекту использовала слово «метафора», но мне ближе слово «образ», потому что я ничего ни с чем не сравниваю. Я скорее отсылаю к знанию о явлении: к тому, что описывается в учебниках и научных статьях, а не к чему-то поэтическому или метафорическому. Мне интересно, как с помощью существующей системы знаний мы описываем опыт, как переживаем его и как те, кто не являются участниками события, могут лишь принять это знание на веру.
Юля Евстратова: Один из лейтмотивов проекта — понятие «границы», которое раскрывается на разных уровнях и этапах: между Европой и Азией, утопией и реальностью, прошлым и настоящим, публичным и личным.
Ганна Зубкова: В проекте проявляется образ границы — чего-то одновременно условного и беспощадного. В то же время граница выступает в «Ложном солнце» как вполне конкретный картографический инструмент — как географическое, символическое, политическое или геополитическое явление, как привычное средство, размечающее пространство. Я примеряю на себя роль туриста: именно его фигура адекватна опыту встреч с этими пространствами. Интересно здесь зазвучало название министерства — по культуре и туризму. Турист, потребитель территории, который всегда словно охотится за самым чудесным видом, за самым запоминающимся моментом, даже если вокруг катастрофа, оказывается в связке с неким весьма неопределенным понятием культуры. Кажется, без компаса тут не обойтись: я решаю достичь самой крайней точки на карте исследования этого травелога. Она оказывается за пересечением всех мыслимых границ: границы полярного круга, границы центрального времени, границы земли до освоения севера, границы вечной мерзлоты. Крайняя точка — дом в поселке-призраке Рудник, где добывали уголь. Впоследствии рядом с ним появилась Воркута, одно из поселений системы ГУЛАГа. Пользуясь своим исследовательско-художественным инструментом, я, оставаясь туристом, пытаюсь рассчитать идеальную точку, чтобы освоить и заполучить пространство — поймать самый восхитительный закат. Результатом высокомерного предельного полагания на инструменты становится ошибка — очередная провальная попытка.
Ганна Зубкова. Из проекта «Ложное солнце. Ловец». 2021. Поселок Рудник, Республика Коми.
Courtesy художница
Ганна Зубкова. Из проекта «Ложное солнце. Ловец». 2021. Поселок Рудник, Республика Коми.
Courtesy художница
Юля Евстратова: Можно ли сказать, что исследование начинается со случайного открытия, импульса, возможно, эмпатии? И когда оно заканчивается? Планируете ли вы продолжать проект? Попадет ли архив в музей?
Ганна Зубкова: Я, наверное, изменю слово «эмпатия» на «отзывчивость», отзывчивость к случаю. «Я работаю с тем, что ко мне приходит», — как говорил Яннис Кунеллис, один из моих любимых художников. Когда заканчивается? Семинар в моей мастерской исследовательских практик так и называется: нет завершений, есть стабилизации. Ничто не заканчивается, но лишь располагается в некой временной форме. Что ж, проект стабилизирован как проявление, где показаны все документы, связанные с этим метаархивом, с самим исследованием и с попытками записать закат. Я бы сказала, что есть решение: прекратить попытки и изобрести свидетеля, способного пережить меня. Отчаявшись поймать закат, я оставила на руинах предположительно детского садика на окраине Рудника прозрачное полотно, которое, по моим расчетам, в какой-то момент должно все же засвидетельствовать закат.
Полотно прозрачное, потому что все остальные цвета отражают свет, а прозрачный должен пропустить пейзаж сквозь себя и принять след события. Таким образом, работа продолжает жить, в том числе в материальном проявлении, в виде этого полотна, либо в форме разговора, либо как часть архива «Гаража». И шире — вообще системы архивов, к примеру RAAN (Сеть архивов российского современного искусства. — Артгид).
Поскольку для меня слово «выставка» уже давно неприменимо к тому, что я делаю, как и его английские аналоги exhibition или show. Мне нравится придумывать новые обозначения. Скажем, существует исследовательский процесс, возможно, даже закрытый, оберегаемый, и у него есть «проявления», В этой логике материал постепенно уплотняется до того момента, когда станет осязаем для другого. Но для меня он продолжает стабилизироваться. Даже закончив работу, я не прекращаю поиск зазоров.
Юля Евстратова: В 2019 году, когда вы начали работу над проектом, в интервью изданию ELLE вы сказали, что ваша художественная практика «связана с ситуацией и с окружением, то есть с реальностью». Как трансформировался ваш подход в условиях постоянно изменяющихся внешних обстоятельств?
Ганна Зубкова: Здесь возникает фигура художника скорее как проводника, нежели как создателя. И эта «проводимость» оказалась для меня способом работы. Мне сложно представить, что мое произведение никак не откликалось бы на изменения. Исследование рождается из следа, в триаде между тем, что происходит, материалом и мной. Есть такое выражение in situ, то есть «на месте» — когда произведение создается в конкретном месте как отклик. Для меня процесс работы всегда связан с тем, что происходит вокруг. Я нахожу соблазнительным творить из ничего, хотя мне это не близко. С другой стороны, может быть, поэтому мои любимые художники — как раз те, кто создают из ничего, без императива контекста и текста, как, например, Анна Таганцева-Кобзева, Аполлинария Брошь, Никита Селезнев и другие.
Фрагмент инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж». Москва, 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy музей
Фрагмент инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж». Москва, 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy музей
Юля Евстратова: Вы не только создаете проекты, но и курируете мастерскую исследовательской практики Research Praxis. До этого вы также курировали мастерские в Институте проблем современного искусства Иосифа Бакштейна и в онлайн-школе Bang Bang Education, сейчас сотрудничаете с Базой. Что такое исследовательские практики или research-based art? Как вы объясняете это студентам?
Ганна Зубкова: В этом смысле у меня неакадемический подход, потому что меня не впечатляют термины. Я обращаюсь к ним для упрощения коммуникации. В мастерской мы не столько говорим о фантоме хронологии и классификации искусства, сколько наблюдаем и фиксируем нечто, объединяющее практики художников, работающих с документом, контекстом и реди-мейдом, с разными формами историографии и археологии. Для меня исследовательские практики связаны прежде всего со взглядом — процессами выбора, монтажа, артикуляции, включением и исключением. От группы «Атлас» Валида Раада до Нейл Белуфа и Саши Сухаревой: это могут быть люди, которые не определяют себя как исследователей, но я нахожу общие исследовательские инструменты в их практиках — например, наблюдение, разговор, сбор и анализ данных. Для меня было естественно обратиться к ним, потому что часть моего бэкграунда связана с академическим исследованием в магистратуре Сорбонны, в департаменте философии, медиа и искусства, а затем в Высшей нормальной школе, где я делала исследовательские проекты на пересечении философии, языка и психиатрии. В ходе академической работы я сформировала исследовательские инструменты, которые начала осознавать и применять позже, в художественной практике. Преподавая, я поняла, что эти инструменты могут быть полезны всем.
Юля Евстратова: Но художественные исследования как бы заведомо существуют в оппозиции к академическим формам познания. И те критерии качества, которые мы применяем к академическим исследованиям, не могут быть применены к художественным. В связи с этим вопрос: что является художественным исследованием, а что нет?
Ганна Зубкова: С моей точки зрения, такой оппозиции нет. Это просто разные вместилища и машины знания. Скорее речь идет о схожести подходов и инструментов. Локальный интерес к research-based art может быть связан с очень разными вещами. Например, пересборка выставочных пространств в библиотеку, которую предприняла команда «Гаража», возможно, связана с общим запросом на размышление и артикуляцию паузы в череде праздных событий и на фоне длящегося ощущения катастрофы. Вероятно, мы наблюдаем разворот к скрытой работе, тогда как само понятие «современное искусство» перестает ассоциироваться со светским праздником вернисажа. В то же время исследование вне яркой событийности — процесс, часто невидимый, неспектакулярный. Возможно, в случае «Гаража» этот интерес связан с его институциональной спецификой, а именно с тем, что основой музея является архив. Но, честно говоря, я бы не формулировала внимание к исследовательскому подходу как тренд. Это естественный процесс, который наконец более-менее повсеместно признается в качестве неотъемлемой части художественной работы.
Фрагмент инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж». Москва, 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy музей
Юля Евстратова: Я также имела в виду, что в поле «художественного исследования» более низкий порог входа, чем в академическую среду. И поэтому художественные практики стали удобным языком, на котором можно говорить о тех же деколониальных и феминистских трендах. Например, если автор называет свою работу «художественным исследованием», можно ли определить, является она им в действительности или нет?
Ганна Зубкова: Я не занимаюсь определением критериев, и, если кто-то скажет, что моя работа не является исследовательской, я отвечу: «Ну ладно».
Юля Евстратова: Но, например, когда участники вашей мастерской представляют идеи для проектов и первые наработки, вы же как-то оцениваете их, направляете дальше, уточняете их методы.
Ганна Зубкова: Моя мастерская не является лабораторией по созданию «исследовательских практик» и выработкой их критериев. Мы не рассуждаем о том, что можно считать такими практиками, а что нет. Я предлагаю инструменты, отчасти похожие на инструменты классического академического исследования. Иногда участник мастерской рассказывает мне, что хотел бы попасть, например, в программу или резиденцию, для которой нужно представить исследовательский проект. Но важно, чтобы в требованиях для потенциальных участников были обозначены конкретные критерии их проектов. И это другая задача. Здесь мы продумываем, как составить портфолио или заявку проекта для соответствия критериям. Однако в этом случае мы находимся не столько в плоскости художественной работы, сколько в сфере коммуникации: как рассказать о том, чего, возможно, еще нет, причем доступным языком. Однажды один из моих студентов сказал: я бы хотел сделать выставку, на которую смогут прийти младенцы. Мне кажется, критерии, как и границы, условны и одновременно жестоки и безжалостны. Как и границы, их можно замечать или нет, о них можно говорить, пытаться пересечь, легально или нет, можно даже посвятить себя борьбе за отмену этих критериев. Мне интересен художественный процесс. Критерии же я отношу к сфере коммуникации и интерфейсов.
Фрагмент инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж». Москва, 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy музей
Юля Евстратова: Раньше программа Garage Archive Commissions базировалась на том, что художники работали с фондами и документами из архива музея и делали на их основе свои высказывания. А вы, наоборот, принесли в архив институции свой собственный архив.
Ганна Зубкова: Мысль передать архив советского философа-марксиста в «Гараж» возникла еще в 2019 году. Она была связана с размышлениями о том, что такое личный архив и архив институциональный, в каких отношениях, помимо чисто эстетических, с ними может находиться художник? Что это: слепок прошлого или линза, прилагаемая к современности? Какова моя ответственность по отношению к этому наследию? Каким образом произвести необходимое смещение, при котором архив может активироваться, вместо того чтобы застрять в виде иллюстрации? В архиве, среди прочего, мы видим рисунки и предполагаем, что человек хотел стать художником, но по каким-то причинам остановил эту работу, выбрал карьеру номенклатурного работника советского аппарата. Каким образом архив «Гаража» определяет, кто является художником, а кто нет? Чей архив может стать частью фондов, а чей останется вне общей истории? Меня заинтересовал вопрос о модальностях этого выбора. Может быть, мой символический капитал как художника может конвертироваться во власть преобразовывать архивы?
Передача архива — концептуальный жест, который открывает множество вопросов. Да, я нарушаю логику программы: вдруг среди документов нонконформистского искусства оказались, на первый взгляд, чужеродные вкрапления, но все же они — неотъемлемая часть контекста. Это и есть документальный факт — и вместе с ним приходит мысль о том, что, быть может, художники нонконформисты не существуют без апостолов идеологии. Странным образом самый распространенный, типичный герой времени оказался исключенным — я же инициирую его возможность занять свое место. Символично, наверное, что проект завершился в виде передачи архива именно сейчас, в 2022–2023 годах. История от этого не перестанет быть полной разрывов, но во всяком случае у нас появляется возможность указать на странности в рассказах о прошлом. Мне интересна агентность архива, агентность прошлого — не только я работаю с ними, но и они со мной.
Фото: Оксана Тимченко. Courtesy художница
В ноябре этого года Музей современного искусства «Гараж» представил новый проект программы Garage Archive Commissions — «Ложное солнце. Ловец» Ганны Зубковой. На протяжении пяти лет художница работала над исследованием, расчеты (и просчеты) которого вошли в инсталляцию, состоящую из семи «мифов», показывающих разные этапы создания проекта. В пространстве музея представлены видеопопытки запечатлеть закат в Заполярье, архивные документы и материалы из открытых источников — от «Википедии» или гугл-карт до фрагментов научных статей. Отправной точкой для проекта стал случайно обнаруженный архив малоизвестного советского философа-марксиста Георгия Курсанова. Сложно представить иные обстоятельства, при которых его рисунки, вырезки из газет и другие документы попали бы в институциональный архив, тем более в архив музея современного искусства. Но, кажется, вся работа над «Ложным солнцем» — череда совпадений и случайных находок, которые в итоге становятся ветвями одного процесса. Это проект о философе? Об идеологии и истории? О феномене паргелия? Или о конструировании системы знаний? «Ложное солнце. Ловец» — хитросплетение разных повествовательных линий, поиск границ и их стирание. О том, что такое research-based art, как работать с исследовательскими методами и преподавать их, «Артгид» узнал у Ганны Зубковой.
Юля Евстратова: Верно ли, что для вас отправной точкой проекта стал найденный архив? Где вы его нашли, и почему он вас так заинтересовал?
Ганна Зубкова: Да, можно сказать, архив стал началом. Говоря, что он обнаружен случайно, помню о том, что за любой случайностью есть структуры власти и знания, а также определенная последовательность событий. Архив был найден в квартире, которую мой друг купил в Москве и которая ранее принадлежала малоизвестному советскому философу. Папка, лежавшая в стопке вещей на выброс, привлекла наше внимание — мы оказались наследниками поневоле. Архив — разрозненный набор не связанных между собой документов, в который ты окунаешься, как в пространство памяти, где вместе с тем невозможно расставить все по местам вроде мебели в комнате. Пусть это и случайное наследство, мы все равно были за него ответственны. Общаясь с архивом, я поняла, что не хочу спекулировать на тему жизни этого человека или достраивать его биографию, как отдельные точки отсканированного 3D-объекта. В выставочный экспонат архив тоже превращать не хотелось.
Герой архива родился в годы Первой мировой войны, занимался философией марксизма-ленинизма, преуспел на этом поприще и умер в 70-е. Он не был широко известен: работа с его бумагами не касалась сенсационных открытий. В нескольких бумагах — жизнь обычного человека внутри системы. И этот момент мне тоже был интересен: индивидуальный опыт в системах знания или идеологии.
Если коллекция — специально отобранные по какому-то признаку вещи и документы, то архив — напротив, нечто разрозненное и фрагментарное. Для меня ключевыми стали факты и свойства архивных документов, а именно дата и место. Из них и начал складываться хронотоп: с одной стороны, временная линия, с другой — линия в пространстве, через череду стран и мест. Я разработала метакарту, чтобы отправиться в каждую из установленных точек и попробовать обнаружить пересечения с телом большой истории: например, этот человек родился в год начала Первой мировой войны, а последние его рисунки датированы 1937 годом — началом Большого террора. В какой-то степени я стала точкой объединения биографии, данной мне в обрывках, и мировой истории. Под словосочетанием «между прошлым и будущим» на самом деле лежит конкретный картографический метод — создание хронотопа.
Архив Георгия Курсанова.
Фото: Зарина Кодзаева. Источник: russianartarchive.net
Георгий Курсанов. Пейзаж с ручьем. 1927.
Архив Георгия Курсанова. Архив Музея современного искусства «Гараж». Источник: russianartarchive.net
Юля Евстратова: Здесь возникает и этический вопрос переноса личной истории в публичное поле. Почему архив не остался в плоскости неизвестного и интимного?
Ганна Зубкова: Меня интересовали не столько частная жизнь и попытки ее достроить или вообразить, сколько сохранение находки в качестве архива как такового. Было любопытно наблюдать за мерцающей границей между артефактом, объектом искусства, произведением, архивом, коллекцией, поработать с этим словарем, инструментарием для описания определенных систем и принести полученный фрагмент знания туда, где его не должно быть. Архив «Гаража» — система, сохраняющая часть наследия, свидетельства жизни и работы художников-нонконформистов, то есть маргинальных явлений культуры. Архив номенклатурного системного философа, который я решила передать в «Гараж», становится своего рода неучтенной каденцией контекста, которая через мой жест включает себя туда, где ей как будто бы совсем не место.
Юля Евстратова: Сейчас в «Гараже» можно увидеть результаты ваших размышлений — проект «Ложное солнце. Ловец». Это инсталляция-эссе с несколькими сюжетными линиями, отсылками и цитатами. Какой синопсис мог бы быть у этого эссе?
Ганна Зубкова: Мне кажется, что сама логика этой работы сопротивляется краткому пересказу. Мы можем говорить о французском происхождении слова essai — «проба», «попытка», то есть действие, которое существует без опоры на результат или без уверенности в нем. Инсталляция «Ложное солнце. Ловец» — одновременно карта, инструкция и диспозитив. Это устройство, собранное из попыток засвидетельствовать закат солнца в разных точках хронотопа географической Европы, где пересекаются два больших утопических проекта и две мифологические системы: от острова Парос в Греции — места добычи мрамора для античных статуй до города-призрака Рудник в Республике Коми, где внутри системы ГУЛАГа добывался уголь. Все попытки застать закат на перифериях условных империй оказались провальными. Карта, входящая в инсталляцию, поясняет, как производились расчеты времени и точек на местности, в которых можно было увидеть закат. Мне казалось, ошибки быть не могло, но все же я всякий раз ошибалась: закат случался «послезавтра» — там и тогда, куда невозможно попасть.
Вид инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж», Москва. 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy Музей современного искусства «Гараж»
Ганна Зубкова. Faux Soleil, recherche.
Courtesy художница. Источник: hannazubkova.com
Ганна Зубкова. Faux Soleil, recherche.
Courtesy художница. Источник: hannazubkova.com
Юля Евстратова: Все разрозненные отрывки вы называете мифами. Можно ли сказать, что это связано с невозможностью быть свидетелем заката?
Ганна Зубкова: C невозможностью засвидетельствовать в целом, да. Неслучайно здесь есть образ «ложного солнца», давший название исследованию. Ложное солнце — это оптико-метеорологический феномен, который можно увидеть, лишь находясь в определенной точке: у солнца возникает «нимб», и по краям от солнца на его уровне появляются два солнечных двойника. Название моего исследования указывает на условность переживания и возможности его описания. С одной стороны, это понятие, которое обозначает феномен. С другой, отсылка к источнику, к двойному солнцу, которое появлялось где-то, когда-то, но без нас. Существует ли оно вообще? Или существовало только для наблюдателя в конкретной системе координат? Существует ли оно без наблюдателя? В какой мере оно ложное? Речь идет о рассказе (или пересказе) — о явлении, неминуемо преобразующемся в миф. Именно соотношение свидетеля, события и рассказа о нем (то, что я условно назвала мифом) определяет устройство проекта.
Куратор архива «Гаража» Саша Обухова в тексте к проекту использовала слово «метафора», но мне ближе слово «образ», потому что я ничего ни с чем не сравниваю. Я скорее отсылаю к знанию о явлении: к тому, что описывается в учебниках и научных статьях, а не к чему-то поэтическому или метафорическому. Мне интересно, как с помощью существующей системы знаний мы описываем опыт, как переживаем его и как те, кто не являются участниками события, могут лишь принять это знание на веру.
Юля Евстратова: Один из лейтмотивов проекта — понятие «границы», которое раскрывается на разных уровнях и этапах: между Европой и Азией, утопией и реальностью, прошлым и настоящим, публичным и личным.
Ганна Зубкова: В проекте проявляется образ границы — чего-то одновременно условного и беспощадного. В то же время граница выступает в «Ложном солнце» как вполне конкретный картографический инструмент — как географическое, символическое, политическое или геополитическое явление, как привычное средство, размечающее пространство. Я примеряю на себя роль туриста: именно его фигура адекватна опыту встреч с этими пространствами. Интересно здесь зазвучало название министерства — по культуре и туризму. Турист, потребитель территории, который всегда словно охотится за самым чудесным видом, за самым запоминающимся моментом, даже если вокруг катастрофа, оказывается в связке с неким весьма неопределенным понятием культуры. Кажется, без компаса тут не обойтись: я решаю достичь самой крайней точки на карте исследования этого травелога. Она оказывается за пересечением всех мыслимых границ: границы полярного круга, границы центрального времени, границы земли до освоения севера, границы вечной мерзлоты. Крайняя точка — дом в поселке-призраке Рудник, где добывали уголь. Впоследствии рядом с ним появилась Воркута, одно из поселений системы ГУЛАГа. Пользуясь своим исследовательско-художественным инструментом, я, оставаясь туристом, пытаюсь рассчитать идеальную точку, чтобы освоить и заполучить пространство — поймать самый восхитительный закат. Результатом высокомерного предельного полагания на инструменты становится ошибка — очередная провальная попытка.
Ганна Зубкова. Из проекта «Ложное солнце. Ловец». 2021. Поселок Рудник, Республика Коми.
Courtesy художница
Ганна Зубкова. Из проекта «Ложное солнце. Ловец». 2021. Поселок Рудник, Республика Коми.
Courtesy художница
Юля Евстратова: Можно ли сказать, что исследование начинается со случайного открытия, импульса, возможно, эмпатии? И когда оно заканчивается? Планируете ли вы продолжать проект? Попадет ли архив в музей?
Ганна Зубкова: Я, наверное, изменю слово «эмпатия» на «отзывчивость», отзывчивость к случаю. «Я работаю с тем, что ко мне приходит», — как говорил Яннис Кунеллис, один из моих любимых художников. Когда заканчивается? Семинар в моей мастерской исследовательских практик так и называется: нет завершений, есть стабилизации. Ничто не заканчивается, но лишь располагается в некой временной форме. Что ж, проект стабилизирован как проявление, где показаны все документы, связанные с этим метаархивом, с самим исследованием и с попытками записать закат. Я бы сказала, что есть решение: прекратить попытки и изобрести свидетеля, способного пережить меня. Отчаявшись поймать закат, я оставила на руинах предположительно детского садика на окраине Рудника прозрачное полотно, которое, по моим расчетам, в какой-то момент должно все же засвидетельствовать закат.
Полотно прозрачное, потому что все остальные цвета отражают свет, а прозрачный должен пропустить пейзаж сквозь себя и принять след события. Таким образом, работа продолжает жить, в том числе в материальном проявлении, в виде этого полотна, либо в форме разговора, либо как часть архива «Гаража». И шире — вообще системы архивов, к примеру RAAN (Сеть архивов российского современного искусства. — Артгид).
Поскольку для меня слово «выставка» уже давно неприменимо к тому, что я делаю, как и его английские аналоги exhibition или show. Мне нравится придумывать новые обозначения. Скажем, существует исследовательский процесс, возможно, даже закрытый, оберегаемый, и у него есть «проявления», В этой логике материал постепенно уплотняется до того момента, когда станет осязаем для другого. Но для меня он продолжает стабилизироваться. Даже закончив работу, я не прекращаю поиск зазоров.
Юля Евстратова: В 2019 году, когда вы начали работу над проектом, в интервью изданию ELLE вы сказали, что ваша художественная практика «связана с ситуацией и с окружением, то есть с реальностью». Как трансформировался ваш подход в условиях постоянно изменяющихся внешних обстоятельств?
Ганна Зубкова: Здесь возникает фигура художника скорее как проводника, нежели как создателя. И эта «проводимость» оказалась для меня способом работы. Мне сложно представить, что мое произведение никак не откликалось бы на изменения. Исследование рождается из следа, в триаде между тем, что происходит, материалом и мной. Есть такое выражение in situ, то есть «на месте» — когда произведение создается в конкретном месте как отклик. Для меня процесс работы всегда связан с тем, что происходит вокруг. Я нахожу соблазнительным творить из ничего, хотя мне это не близко. С другой стороны, может быть, поэтому мои любимые художники — как раз те, кто создают из ничего, без императива контекста и текста, как, например, Анна Таганцева-Кобзева, Аполлинария Брошь, Никита Селезнев и другие.
Фрагмент инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж». Москва, 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy музей
Фрагмент инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж». Москва, 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy музей
Юля Евстратова: Вы не только создаете проекты, но и курируете мастерскую исследовательской практики Research Praxis. До этого вы также курировали мастерские в Институте проблем современного искусства Иосифа Бакштейна и в онлайн-школе Bang Bang Education, сейчас сотрудничаете с Базой. Что такое исследовательские практики или research-based art? Как вы объясняете это студентам?
Ганна Зубкова: В этом смысле у меня неакадемический подход, потому что меня не впечатляют термины. Я обращаюсь к ним для упрощения коммуникации. В мастерской мы не столько говорим о фантоме хронологии и классификации искусства, сколько наблюдаем и фиксируем нечто, объединяющее практики художников, работающих с документом, контекстом и реди-мейдом, с разными формами историографии и археологии. Для меня исследовательские практики связаны прежде всего со взглядом — процессами выбора, монтажа, артикуляции, включением и исключением. От группы «Атлас» Валида Раада до Нейл Белуфа и Саши Сухаревой: это могут быть люди, которые не определяют себя как исследователей, но я нахожу общие исследовательские инструменты в их практиках — например, наблюдение, разговор, сбор и анализ данных. Для меня было естественно обратиться к ним, потому что часть моего бэкграунда связана с академическим исследованием в магистратуре Сорбонны, в департаменте философии, медиа и искусства, а затем в Высшей нормальной школе, где я делала исследовательские проекты на пересечении философии, языка и психиатрии. В ходе академической работы я сформировала исследовательские инструменты, которые начала осознавать и применять позже, в художественной практике. Преподавая, я поняла, что эти инструменты могут быть полезны всем.
Юля Евстратова: Но художественные исследования как бы заведомо существуют в оппозиции к академическим формам познания. И те критерии качества, которые мы применяем к академическим исследованиям, не могут быть применены к художественным. В связи с этим вопрос: что является художественным исследованием, а что нет?
Ганна Зубкова: С моей точки зрения, такой оппозиции нет. Это просто разные вместилища и машины знания. Скорее речь идет о схожести подходов и инструментов. Локальный интерес к research-based art может быть связан с очень разными вещами. Например, пересборка выставочных пространств в библиотеку, которую предприняла команда «Гаража», возможно, связана с общим запросом на размышление и артикуляцию паузы в череде праздных событий и на фоне длящегося ощущения катастрофы. Вероятно, мы наблюдаем разворот к скрытой работе, тогда как само понятие «современное искусство» перестает ассоциироваться со светским праздником вернисажа. В то же время исследование вне яркой событийности — процесс, часто невидимый, неспектакулярный. Возможно, в случае «Гаража» этот интерес связан с его институциональной спецификой, а именно с тем, что основой музея является архив. Но, честно говоря, я бы не формулировала внимание к исследовательскому подходу как тренд. Это естественный процесс, который наконец более-менее повсеместно признается в качестве неотъемлемой части художественной работы.
Фрагмент инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж». Москва, 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy музей
Юля Евстратова: Я также имела в виду, что в поле «художественного исследования» более низкий порог входа, чем в академическую среду. И поэтому художественные практики стали удобным языком, на котором можно говорить о тех же деколониальных и феминистских трендах. Например, если автор называет свою работу «художественным исследованием», можно ли определить, является она им в действительности или нет?
Ганна Зубкова: Я не занимаюсь определением критериев, и, если кто-то скажет, что моя работа не является исследовательской, я отвечу: «Ну ладно».
Юля Евстратова: Но, например, когда участники вашей мастерской представляют идеи для проектов и первые наработки, вы же как-то оцениваете их, направляете дальше, уточняете их методы.
Ганна Зубкова: Моя мастерская не является лабораторией по созданию «исследовательских практик» и выработкой их критериев. Мы не рассуждаем о том, что можно считать такими практиками, а что нет. Я предлагаю инструменты, отчасти похожие на инструменты классического академического исследования. Иногда участник мастерской рассказывает мне, что хотел бы попасть, например, в программу или резиденцию, для которой нужно представить исследовательский проект. Но важно, чтобы в требованиях для потенциальных участников были обозначены конкретные критерии их проектов. И это другая задача. Здесь мы продумываем, как составить портфолио или заявку проекта для соответствия критериям. Однако в этом случае мы находимся не столько в плоскости художественной работы, сколько в сфере коммуникации: как рассказать о том, чего, возможно, еще нет, причем доступным языком. Однажды один из моих студентов сказал: я бы хотел сделать выставку, на которую смогут прийти младенцы. Мне кажется, критерии, как и границы, условны и одновременно жестоки и безжалостны. Как и границы, их можно замечать или нет, о них можно говорить, пытаться пересечь, легально или нет, можно даже посвятить себя борьбе за отмену этих критериев. Мне интересен художественный процесс. Критерии же я отношу к сфере коммуникации и интерфейсов.
Фрагмент инсталляции Ганны Зубковой «Ложное солнце. Ловец» в Музее современного искусства «Гараж». Москва, 2023.
Фото: Алексей Народицкий. Courtesy музей
Юля Евстратова: Раньше программа Garage Archive Commissions базировалась на том, что художники работали с фондами и документами из архива музея и делали на их основе свои высказывания. А вы, наоборот, принесли в архив институции свой собственный архив.
Ганна Зубкова: Мысль передать архив советского философа-марксиста в «Гараж» возникла еще в 2019 году. Она была связана с размышлениями о том, что такое личный архив и архив институциональный, в каких отношениях, помимо чисто эстетических, с ними может находиться художник? Что это: слепок прошлого или линза, прилагаемая к современности? Какова моя ответственность по отношению к этому наследию? Каким образом произвести необходимое смещение, при котором архив может активироваться, вместо того чтобы застрять в виде иллюстрации? В архиве, среди прочего, мы видим рисунки и предполагаем, что человек хотел стать художником, но по каким-то причинам остановил эту работу, выбрал карьеру номенклатурного работника советского аппарата. Каким образом архив «Гаража» определяет, кто является художником, а кто нет? Чей архив может стать частью фондов, а чей останется вне общей истории? Меня заинтересовал вопрос о модальностях этого выбора. Может быть, мой символический капитал как художника может конвертироваться во власть преобразовывать архивы?
Передача архива — концептуальный жест, который открывает множество вопросов. Да, я нарушаю логику программы: вдруг среди документов нонконформистского искусства оказались, на первый взгляд, чужеродные вкрапления, но все же они — неотъемлемая часть контекста. Это и есть документальный факт — и вместе с ним приходит мысль о том, что, быть может, художники нонконформисты не существуют без апостолов идеологии. Странным образом самый распространенный, типичный герой времени оказался исключенным — я же инициирую его возможность занять свое место. Символично, наверное, что проект завершился в виде передачи архива именно сейчас, в 2022–2023 годах. История от этого не перестанет быть полной разрывов, но во всяком случае у нас появляется возможность указать на странности в рассказах о прошлом. Мне интересна агентность архива, агентность прошлого — не только я работаю с ними, но и они со мной.