«Обыкновенное чудо» в Волковском

Несколько субъективных размышлений.
Сразу предупрежу, что мне не нравится, какое кино по пьесам Шварца снимал Марк Захаров. А пьесы — нравятся. Почему нравится Шварц — этого я объяснять не буду, а "Дракон" и "Обыкновенное чудо" в переложении тёзки не нравятся из-за того, что он никак не может определиться — это спектакль, или фильм. В итоге зрелище получается невнятным, картинке не хватает глубины, музыка слишком громкая и всегда некстати, а за этими поверхностными вопросами появляются и претензии к характерам, немыслимые, учитывая величину актёров.

С учётом моего отношения к Захарову, имейте в виду — "Обыкновенное чудо" Василия Сенина в Волковском — лучше.

0

Боюсь представить, как тоскливо видеть волковцам оценки своей работы, неизменно начинающиеся с Захарова. Ничего не поделаешь — он как печка, которая занимает пол-избы, и плясать приходится от него.
Отдав дань обязательному, я сделаю обратное — буду говорить от Шварца к Захарову через Волковский.

1 О пьесе и спектакле


На мой взгляд, "Обыкновенное чудо" — история вовсе не о любви. Вернее, в какой-то трактовке она — о любви, однако по тексту мне самой первой проблемой представляется вопрос ответственности. Интерпретация Василия Сенина получилась разговором о другом, а именно - о сопротивлении материала.

Волшебник придумал замечательную сказку, в которой приговорённый к превращению в медведя юноша влюбляется в принцессу, и сила этой любви отменяет его приговор. Это и есть то, что он хотел сказать своей жене, ведь ради неё он и затеял всю эту весёлую, как ему казалось, катавасию. Волшебник ведь, на беду, бессмертен, и ему суждено оплакать её и затосковать навеки, поэтому ему нужна сказка победы любви над жизнью, опыт преодоления заклятья, которое стоит между ними. Но начиная разговор он упускает из виду, что в его руках — жизни и счастья, которые он нечаянно давит пальцами.
Это — Шварц (как представляется мне).

Но постановка Василия Сенина показывает совсем другую сторону этой сказки. Здесь герои настолько ярки, что волшебник уходит на второй план, и его беда выводится режиссёром в другую реальность, расположенную "по ту сторону сна". Персонажи сопротивляются автору, они выходят из начертанных им схем.

2 Медведь


"- Не любил, иначе волшебная сила безрассудства охватила бы тебя. Кто смеет рассуждать или предсказывать, когда высокие чувства овладевают человеком?" - пеняет Медведю Волшебник. И мы готовы были бы присоединиться к упрёку, если бы не игра Виталия Даушева, благодаря которой мы видим, что в отсутствии человеческих чувств упрекают не человека, но — медведя. Вот он — медведь, и чего ты, человек, пристал к этому упрямому, серьёзному и основательному зверю со своей меркой?

Разумеется, там, где "мудрецы поднимаются в небо и ныряют в самый ад из любви к истине" медведь становится перед неразрешимой для его породы проблемой — как любить так, чтобы быть человеком?

Для человека, естественно им рождённого, всё очевидно. Вернее — кажется очевидным, потому что высокое умение быть человеком дано немногим из нас. И вот медведь задаёт этот вопрос себе и зрителю — любить, будучи человеком, это — как?

Если ты обидел того, кого любишь — это ещё любишь, или уже нет? Если ты, поцеловав девушку, становишься по отношению к ней другим, продолжается ли твоя любовь? Можно ли любить того, от кого ты навсегда непоправимо отделён? Отказаться от любви из любви же — что это значит?

Все эти вопросы для медведя пока абсолютно неразрешимы, и пустить их на самотёк он не может. Он понимает, что как-то ведь они разрешаются, но решения эти подсмотреть нельзя, потому что любовь не делается по лекалам. И он бежит в изгнание, не столько от принцессы, сколько за этими ответами. Он ищет свой путь к тому, чтобы стать человеком, и лишь пройдя его до конца он завоёвывает себе это право. Именно завоёвывает, решившись подарить принцессе себя в любом виде, пойдя на смерть, которая смотрит на его поцелуй через ствол охотничьего ружья, а вовсе не благодаря чуду, обыкновенному или необыкновенному.

От чуда Медведь отказывается, конечно же, не вполне сознательно, но оно ему ни к чему. Он ищет ответа — как быть человеком, и, найдя его, остаётся им.
Волшебник, несомненно, хотел от него другого.

И просчитался.

3 Принцесса


Принцесса тоже делает совсем не то, что написано в роли. Разумеется, в исполнении Ирины Наумкиной остаётся упрямство девочки, которая никогда и ни в чём не знала отказа, но это Волшебник предусмотрел. На то и девочка, чтобы немножко поломаться, рассуждает он, выходы завалю — никуда не денется. Но сила её поступков каждый раз переливается через край. Она определённо более масштабная фигура, чем уготовано её ролью, она раскачивает этот маятник изо всех сил, то отталкивая его как можно дальше, то притягивая к себе.

Система лиц в спектакле, в конечном итоге, строится именно от Принцессы: придворные боятся Короля и Министра-Администратора, сам Король, вырождаясь, постепенно попадает под его влияние, а вот принцесса не меняется — это самый министр бежит за кинутой ею палочкой безо всякой оглядки на Палача. Это не власть каприза, титула или силы, этот авторитет врождённый, безоговорочный и безусловный. Принцесса в словах и мыслях каждого, в том числе и особняком стоящих Волшебника, Жены и Охотника.

4 Фильм Захарова — главные герои


Здесь, на мой взгляд, и находится важнейшее отличие спектакля Василия Сенина от фильма Марка Захарова. Знакомые нам с детства герои последнего — слабые фигуры.

Волшебник Олега Янковского бессильно наблюдает за происходящим, в отличие от героя Владимира Майзингера, который принял тяжёлое решение и сознательно следует ему до конца.

Жена не жалуется на жизнь, и хотя в первых её репликах невозможно обойти интонацию упрёка, но дальше, в отличие от персонажа фильма, героиня Александра Чилин-Гири выступает как пифия, провидица, прекрасно понимающая, что будет дальше. Вместе с тем она не лезет со своим советом, лишь предупреждая увлекшегося мужа. Особенно значима её роль в последнем действии — она сидит как богиня судьбы, и само её присутствие на центральном месте служит напоминаем о неотвратимости происходящего.

О Медведе в исполнении Виталия Даушева я уже говорил. Александр Абдулов на его фоне — рафинированный интеллигент, и когда Волшебник говорит ему — трус! — ты понимаешь, что тот попал в точку. Медведь-Абдулов действительно струсил, и его чудо состоит в преодолении этого страха, во многом — страха неизвестности. В том же слове, брошенном герою Сенина, чувствуется скорее гнев творца, творения которого перестали играть по правилам.

Принцесса-Наумкина совершенно не чета принцессе-Симоновой. Той веришь, когда она говорит "три дня я гналась за вами, чтобы сказать, как вы мне безразличны". А эта гонится за другим, просто это главное не так легко сказать. Ей важно понять — что произошло, докопаться до внезапно появившейся перед ней тайны. И когда эта тайна разгадана — ей незачем больше жить.

5 Фильм Захарова — второстепенные герои


Тут много говорить не буду, итак развёл, понимаешь...
Король — Юрий Круглов. Актёру удалось создать самостоятельный образ, что при великом предшественнике, безусловно, выдающееся достижение. По мне лишь одно напрасно — не стоило пытаться оправдать сумасшедшую золотую шапку портретами предков. Пусть они будут, но обращаться к ним незачем. Король одет просто потому, что так одет, вот и всё. И вообще — это ещё только походная корона, дома он ещё и не в такой ходит.

Министр-администратор тоже совершенно самостоятелен. И — о счастье — реплика про дуру-бабочку не сопровождается этой чёртовой песней про "крылышками бяк-бяк-бяк-бяк"! Нет, песня прекрасная, и Миронов великолепен, но почему-то в фильме Захарова меня всё время в этом месте охватывает досада. Здесь — то, что нужно. Ура.

Первый министр, Трактирщик и Амалия, Охотник и Ученик. Тут, как мне кажется, внимание режиссёра ослабло, и эти герои ведут себя так, как хочется актёрам. Ведут себя достоверно, только Министру я бы дал ему книгу, поскольку если уж нужно, чтобы биографические справки о предках давал не сам король, то неплохо было бы их откуда-то вычитывать.

Удивительным образом в спектакле хорошо смотрятся песни группы "Кино". Особенно — первая из них. Я забыл, что это была за песня, помню только, что она удивительно точно вошла, и на её счёт у меня тоже появилась какая-то теория, но я её забыл. Если кто-то напомнит, что там звучало, то я, наверное, вспомню всю мысль.

И ещё одно. Настоящий акт волшебства, который я увидел в спектакле дважды, это то, как Волшебник делает дождь. Безо всяких спецэффектов Владимир Майзингер зачерпывает самую обычную воду ведра и плескает на большое окно, повешенное в середине сцены. Стекающая по стеклу вода - обычное дело, но простота происходящего невольно заставляет думать о том, что человек, так естественно вызывающий настолько настоящую непогоду, пожалуй, может и фрейлину поднять из мёртвых.

6 Финал


Пьеса Евгения Шварца заканчивается жалко и неубедительно.

Наверное, по таланту Евгения Львовича я мог бы предположить, что он оставил такой ничтожный и куцый хвостик своему "Чуду" как задачку для драматурга: а ну ка, выкрутись? Но ведь именно ему принадлежат слова о том, что у его души ноги либо больны, либо стёрты, либо их нет, поэтому более вероятным мне кажется, что писатель просто потерял интерес к своему детищу буквально за несколько реплик до финала. Честно и по-хармсовски закончить пьесу словами "в этом месте актёры начинают кланяться, а потом не поднимая цветов уходят со сцены" ему не позволило чувство долга перед героями, но и заставить себя написать достойный финал он не смог.

Удивительно, как в этой прекрасной симфонии разобранных на афоризмы реплик вдруг появляется фальшивая фраза, за ней — другая, и перед занавесом друг друга сменяет череда ходульных и кривых возгласов.
Смотрите:

Хозяин: … Принцесса поцеловала его - и он остался человеком, и смерть отступила от счастливых влюбленных.
Охотник: Но я видел, видел, как он превратился в медведя!
Хозяин: Ну, может быть, на несколько секунд, - со всяким это может случиться в подобных обстоятельствах....

Вот — последние идеально точные, огранённые мыслью гения слова.
А вот и первый раз мимо ноты, да сразу всей струнной секцией:

Хозяин: ...нет уж, извини, жена, но я сейчас же, сейчас же начну творить чудеса, чтобы не лопнуть от избытка сил. Раз! Вот вам гирлянды из живых цветов! Два! Вот вам гирлянды из живых котят! Не сердись, жена! Видишь: они тоже радуются и играют. Котенок ангорский, котенок сиамский и котенок сибирский, а кувыркаются, как родные братья, по случаю праздника! Славно!

Почему из котят? Откуда в финале такого полотна вдруг взялись котята? Разумеется, на сцене воплотить их не удастся, поэтому фразу продолжает вынужденное беспомощное и громоздкое описание. Как зритель увидит, что они — играют? Актёр, выручай! Побольше экспрессии, авось прокатит...

То же самое происходит с превращением министра-администратора в крысу: "слышишь, как он злится и пищит в подполье?", вынужден произнести актёр. Короля, постаревшего, растерявшего весь свой пыл, готового радоваться счастью дочери и умиляться внукам, пытаются превратить в сороку, а на деле — через очередное описание попросту растворяют в воздухе. Самая последняя фраза отдаёт такой дичайшей, невыносимой карамелью, что мне просто неловко её копипастить.
(отмечу в сторону, что это, пожалуй, самый слабый финал среди всех пьес Шварца)

Такое завершение пьесы вынуждает постановщика взяться за перо.

Волшебник Марка Захарова емнип сжигает свой дом, отрекаясь от своего ремесла. Василий Сенин останавливает действие точно на первой неверной ноте, возвращаясь к его началу, где Волшебник произносит: всё это снится мне, и это будет сниться...

Тоже вариант, конечно.

Но я бы всё-таки попытался найти другой путь, попробовал как-то дописать, завершить действие, принять этот сознательно или невольно брошенный Шварцем вызов. В конце концов, режиссёр тоже — волшебник, который преодолевает сопротивление материала. Ему не менее трудно, чем его героям, и эта пьеса, в том числе, и о театре как модели жизни, в чём-то более правильной, чем сама жизнь.

Но Василий Сенин эту перчатку не поднял. Сон, мол. Мало ли чего приснится.
Ну и зря.
Бывает, я предлагаю альтернативные версии того, как бы я это сделал, если бы умел. А тут — не могу. С ходу не получается, надо подумать.

Ну и о слабых местах спектакля тоже надо сказать.
Их два.
Ну и хватит об этом.

Марк Нуждин
фото www.volkovteatr.ru
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе «Авторские колонки»