Остров невезения

Итак, покончив с Югом, понемногу выдвигаемся на Восточное побережье, где много нам открытий чудных готовит Просвещенья дух...



Островная империя

Что мы знаем про Оман? Да, в общем, ничего. Небольшое процветающее государство на задворках Аравии, да и все тут. И как бы ничего интересного. А интересности можно возить караванами. Тамошние жители, суровые песчаные люди, приняли ислам от самого Пророка, а когда в Халифате начались распри и Дом Аббаса уничтожил Дом Омейя, племена Омана послали всех нафиг и под руководством имама Ибада, провозгласив самостийность, зажили такой себе теократической республикой, выбирая имамов и чураясь всякого прогресса. Аж до 1154, когда султаны крохотного, но очень богатого приморского Маската подчинили Оман себе.

Правда, спустя 300 лет ибадиты, прогнав султанов, вновь зажили сами по себе, не имея ничего общего с побережьем, но потом султаны снова захватили имамат, после чего интересная жизнь пошла по кругу. А в начале XVI века в расклад вписались еще и португальцы, искавшие путь в Индию, а по дороге захватившие все, что плохо лежало на побережье Аравии и Персии, на целых полтора века став хозяевами Индийского океана. В пески, к ибадитам, правда, не лезли, ибо поживиться там, кроме неприятностей, было решительно нечем.

Затем, однако, все опять перевернулось, песчаные люди явились на побережье и выбили ослабевших португальцев отовсюду, сделав Маскат столицей «Оманской империи», быстро захватившей десятки больших и малых портов на африканском, аравийском и даже персидской побережьях. Сперва, конечно, имамата, но вскоре, поскольку суровым бедуинам управлять настоящим государством было не по уму, опять ставшего султанатом. И была эта империя классической талассократией, стоявшей на трех китах: великолепный флот, форты-фактории, где только возможно, и торговля.

Торговля, торговля и еще раз торговля. Всем, что только можно представить, от тканей, стекла, жемчуга и пряностей до фарфора, слоновой кости, металлов, сахара, соли, кофе. А также, естественно, рабами, в исламском мире – одним из самых востребованных товаров. Но, следует отметить, использовали мусульмане рабов не так, как их европейские коллеги: если белые люди закупали «черное мясо» для тяжелого физического труда, то арабский товар был востребован для личных гвардий, гаремов и всякой домашней работы, так что судьба его была куда легче.

Впрочем, не станем растекаться мысию. Главное для нас, что огромные богатства, помноженные на клановость и две религии (ибадизм в песках, нормальный суннизм на побережье), естественным образом провоцировали междоусобицы, а междоусобицы – постоянные вторжения соседей, и наконец, в 1744-м, когда страну оккупировали персы, решившие нарушить многовековой баланс сил, случилось всенародное восстание. Персов прогнали, а султаном был избран лидер повстанцев Бу-Саид, потомки которого правят там и сейчас. Он, надо отметить, оказался умницей, разделив страну надвое: в песках – имамат, в главе с выборным имамом, формально подчиненным султану, в Маскате – официальная власть, и абсолютная веротерпимость.

После чего всем стало хорошо. «Хозяева моря» крутили большие дела, отстегивая долю бедуинам, бедуины взамен прикрывали Маскат от других бедуинов и нанимались на службу в войска султана, делая карьеры. Здравый смысл, мягкость нравов, полное отсутствие ксенофобии даже по отношению к христианам и открытость для всего нового способствовали наступлению «Золотого века». Наследники Бу-Саида, даже не особо воюя (им охотно открывали ворота) овладели побережьями всей Южной Аравии и (прогнав португальцев) Африки от Сомали до Мозамбика, а также Бахрейном, Катаром, землями нынешних ОАЭ, персидским Ормуздом, Коморами, Сейшелами и даже севером Мадагаскара.

В начале ХIХ века, при султане Саиде ибн Султане, влияние Омана вошло в абсолютный зенит. Его торговые суда ходили до Индии, Цейлона, Явы и Китая; его военный флот в Индийском океане уступал по мощи толькоRoyal Navy; его постоянные посольства располагались в Дели и Каире. С Нидерландами и Британией (а позже с США и Францией) были заключены равноправные договоры о дружбе, и время от времени официальные миссии султана посещали европейские столицы.

Правда, тогда же проявились и первые признаки упадка: если раньше султаны сами справлялись с флибустьерами «Пиратского берега» (Аден) и брали с них долю, то теперь европейцы предпочитали защищать себя сами. Итогом чего стал уход аденских шейхов из под «крыши» Маската под опеку Британской Ост-Индской компании, за что сэры расплатились с султаном помощью в войне с ваххабитским Домом Саудов. Серьезно ударили по султанату и отмена работорговли, и открытие Суэцкого канала, - но, впрочем, все это было позже и для нас не очень интересно.

Интересно же для нас, что в 1837-м великий султан Саид перенес столицу своей огромной империи из аравийского Маската на Занзибар, а после его смерти в 1856-м жестокая четырехлетняя схватка между наследниками привела к разделу империи, при посредничестве англичан, на два султаната – Оманский и Занзибарский. Первый из которых, потеряв доходы от африканских таможен быстро захирел и более нас не интересует, зато второй продолжал процветать, и вот о нем-то мы и поведем речь.


Если б я был султан

Как и положено в восточном интерьере, кончина султана Саида повлекла за собою гаремные страсти. Не очень кровавые, правда, но со множеством тонких интриг. Братья ругались вовсю, но все же поладили на «лествичном» принципе, и после старшего, Маджида, вполне бесцветного и отличившегося только подписанием в 1866-м договора с Великобританией, предусматривавшего, что новый султан может вступить в права только с разрешения Лондона, на троне оказался следующий сын, Баргаш. Мужик сложный, но толковый, он посильно осовременивал султанат, много строил, прокладывал дороги, разбивал парки, обустроил первые настоящие больницы и даже проложил водопровод по европейскому образцу.

Его побаивались, но уважали, а сам он уважал Великобританию, с которой сразу же после инаугурации в 1870-м подписал договор о дружбе, тем самым, положив первый камень в фундамент будущего протектората. Впрочем, англичане не спешили, вели себя корректно, ничего особо не требуя, зато помогали поддерживать стабильность, - а это для Баргаша было более чем актуально. Если при батюшке и (по инерции) при старшем брате в султанате все было тихо, то теперь вновь подняли головы шейхи мелких портовых княжеств материковой части султаната, покоренных за 30 лет до того.

Главной проблемой считался некто Мбарук ибн Рашид из Дома Мазруи, правившего когда-то Пембой и Момбасой, но почти вырезанного Саидом. Крохотного «княжича» тогда пощадили и даже оставили ему  «княжество» Гази, но мальчик вырос и пожелал восстановить былую славу семьи. Умело используя непрочность трона и опираясь на местные племена, для которых он, в отличие от пришедших незнамо откуда островитян, был законным господином, Мбарук сразу же после прихода к власти Баргаша развязал против суверена войну. И справиться с ним так, чтобы раз и навсегда, султан никак не мог.

Так что, когда в феврале 1882 мятежный шейх во главе 2000 бойцов атаковал важный порт Ванга, разъяснять буяну, кто в доме хозяин, пришлось сэрам, и сэры справились. Большой отряд султанских гулямов под командованием генерала Ллойда Мэтьза, командующего занзибарскими войсками, при поддержке судовой артиллерии взял штурмом Мбеле, цитатель Мбарука, и вынудил последнего Мазруи перейти к партизанской войне. Но поскольку тот вел ее удачно, а увязать в местных дрязгах Лондон не желал, - да и, тем паче, в регионе появились немцы, - в конце концов, в июле 1888 султан по прямому приказу англичан простил Мбаруку все прегрешения, вернул ему Гази и выплатил виру «за кровь».

Случилось все это, правда, уже при султане Халифе, брате и наследнике Баргаша, который, при всей послушности, едва ли смог бы заставить себя замириться с лютым врагом, но на долю Баргаша и без того выпало немало неприятностей. Под конец жизни, уже болея и почти не вставая с постели, он успел увидеть, как начинает расползаться по швам отцовское наследство, которым он дорожил и которое всеми силами стремился сберечь.


Карл Петерс как персональный магнит

Началось с пустяка. В октябре 1884 на Занзибаре появились трое лихих парней – Карл Петерс, Иоахим Граф фон Пфейль и Карл Юлке. Никто и ничто, почти без гроша в кармане, но с документами, удостоверяющими их полномочия, как представителей Gesellschaft fuer die deutsche Kolonization (Германского колониального общества), - в реале, шарашкиной конторой, состоящей из них самих, - и великой целью: создать «африканскую Германию». Исключительно на свой страх и риск, поскольку в Берлине, когда они, добившись приема у Бисмарка, попытались заинтересовать его своей идеей, их выставили на улицу – Железный Канцлер авантюр не любил.

Это, однако, троицу не остановило: время на дворе было самое что ни на есть конкистадорское, о предстоящем разделе Африки в Европе не говорил только ленивый, и два Карла с Иоахимом не собирались упускать шанс. Впрочем, о херре Юлке и херре Графе фон Пфейле говорить особо нечего, а вот Карл Петерс, душа и мотор команды, чья «трагедия заключалась в том, что он на шаг опережал общественное мнение по поводу колониальной политики Рейха», представления более чем заслуживает.

Сын пастора, пару лет поучившийся в Гёттингене, но бросивший, ибо тоскливо, он, по сути, был немецкой калькой с Сесиля Родса, правда, холодной на грани полного бездушия: «Я полагаю, что наша, немецкая раса является единственной на Земле, которая не только обязана превратить дикарей в подобие человека, но и может достойно возглавить все человечество», только с поправкой: «А если мы, немцы, в очередной раз по исконной нашей лености и вечному своему добродушию промедлим, англосаксы распространятся на весь мир и не оставят нам в нем места».

Впрочем, такие мысли Карл до поры доверял только своему дневнику. На Занзибаре же, попав с помощью германского консула на прием к султану, сумел разжалобить восточного владыку рассказом о бедных молодых ученых, мечтающих изучать африканских бабочек, но ограбленных злыми пиратами, - и Баргаш, не чуждый интереса к наукам, выписал троице разрешение исследовать континентальные районы своей империи. Да еще и выдал из казны денег на путевые расходы.

Вот на эти-то деньги три голодранца, высадившись на материке в ноябре 1884, сколько-то экипировавшись и закупив некоторое количество недорогих побрякушек, двинулись в джунгли «изучать бабочек». В смысле, общаться с вождями лесных племен, зачастую впервые видевших европейца, и охмурять их на предмет взаимовыгодного сотрудничества. Много обещали, слегка одаривали, - кому ткани, кому ружье, кому зеркало, - очень много угрожали, предъявляя фотографии армии кайзера и бумагу с печатью аж самого султана, морочили головы карточными и химическими фокусами, изображая из себя великих колдунов, способных покарать в случае отказа, и в конце концов, как ни странно, неизменно добиваясь своего.

Менее чем за месяц им удалось заключить с вождями Усагара, Усегуа, Нгуру и Уками в Танганьике «договоры о союзе и дружбе», предоставляющие «господину Карлу Петерсу, как полномочному представителю Германского колонизационного общества, исключительное и полное право совершенного и неограниченного частного использования» их земель, переходящих отныне «под защиту Германской Империи». На что вожди, естественно, не имели права, поскольку владельцем земли было все племя, и естественно, бумаги, под которыми они ставили отпечаток пальца, были написано по-немецки, а вождям объясняли, что речь идет только о праве охотиться на их территории, - но, как писал херр Юлке, «эти добрые шутки нас изрядно забавляли и мы смеялись, как дети. Ведь не виноваты же мы, что это дурачье не озаботилось найти переводчика, так что теперь эти земли принадлежат мне».

Все это, конечно, выглядело какой-то гофманиадой, но смех смехом, а тем не менее, с юридической точки зрения, колоссальный массив земель, - примерно полторы тысячи квадратных километров, - будучи, в самом деле, собственностью подданных Рейха, отныне принадлежал Германии, и совершенно потрясенный Бисмарк, узнав об этом от консула в Занзибаре, в полном изумлении написал в ответ: «Если я все понял правильно, захват колоний в вашем регионе безобразно легок, для этого достаточно всего-то пары шарлатанов и немного бумаги, испачканной пальцами дикарей. Боже милостивый, в какое ужасное время мы живем!».

Впрочем, ужас ужасом, а теперь Бисмарку было о чем и с кем говорить, и когда в начале 1885 Петерс вернулся в Берлин, пробиться на прием к канцлеру ему удалось без труда. Тем паче, что аккурат в это время шла подготовка к Африканской конференции, и Бисмарк, глядя, как роют землю англичане и французы, уже не так брезгливо смотрел на колониальный вопрос. Нельзя сказать, что авантюрист так уж понравился старому прусскому аристократу, но, в целом, вердикт его был благоприятен: «Проходимец, фанатик, но в парне есть добрая немецкая искра, и он верен Рейху», - так что уже 27 февраля кайзер Вильгельм I, во всем доверявший своему канцлеру, подписал манифест о «взятии под охрану владений, приобретенных г-ном Петерсом» и указ о «назначении г-на Петерса на пост управляющего названными территориями».

Теперь оставался только вопрос денег, но решилось и это: по примеру англичан, Петерс, Бисмарк, кайзер Вильгельм, три десятка аристократов и рисковых бизнесменов, скинувшись, основали Deutsch-Ostafrikanische Gesellschaft (DOAG), - Германское общество Восточной Африки, - с самыми широкими полномочиями, - так что, Петерс, вернувшись «свои владения», принялся, имея уже официальную бумагу от кайзера, запугивать, вынуждая подписать  «договоры о дружбе», не каких-то вождей из глубинки, но шейхов и султанов прибрежных портов.

И только теперь, осознав, что происходит неладное,  Баргаш запротестовал, а когда протесты не помогли, начал принимать меры. Однако попытка весной 1885 остановить очередную аферу, запретив султану города Виту подписывать очередной договор, была сорвана германскими военными судами. А когда султан собрал войска для экспедиции на материк, в августе 1886 несколько крейсеров, встав на рейде напротив Каменного Города, десятком холостых залпов объяснили «тирану и деспоту», что такое хорошо и что такое плохо.

Продолжение следует.
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе «Авторские колонки»